Горечь - страница 2

Шрифт
Интервал


Узнала Пиковую даму,
А рядом – валетов двоих…
…Мы бились всю ночь до рассвета,
 Пока не настал полумрак…
 И больше ни слов, ни привета.
 Но бабушка выжила. Как?!

Белая ворона

Я не знала цветов от рожденья —
Только серый застлал всё подряд.
Но наметилось вдруг расхожденье
В разговорах соседских ребят.
Они часто и шумно галдели,
И старались кого-то задеть,
Как вороны. И очень хотели,
Но никак не умели взлететь.
И однажды, руками махая
В доказательство матерных слов,
Заявили, что я выпадаю
Из скопленья их чёрных голов.
И тогда начались эти муки,
Пронеслась дворовая гроза —
У меня слишком белые руки
И почти голубые глаза.
Двор, как стая, затих изумлённо,
В нём внезапно возник непокой,
И считалась я белой вороной,
Потому что была «не такой».
…Как болезнь, я себя отболела,
 Вникнув в странную эту печать.
 А потом поднялась неумело,
 Чтобы сверху цвета различать.
Незавидная, странная участь
В чёрно-белых контрастах вокруг…
Я в себе воспитала живучесть
И взлетела при помощи рук.
А когда удалось, в самом деле,
На крыло опереться – хоть раз!
Мне навстречу уже не галдели,
Не сводя настороженных глаз.
Но потом, спохватившись, твердили
В ожидании новых причуд,
Что мои непонятные крылья
Непременно меня подведут.
Затихали, и снова галдели,
Пока я растворялась вдали…
Возвращалась… Они, в самом деле,
Одного пережить не могли:
Только тем, что свободно летаю,
В долгожданный и памятный час,
Я сразила их дикую стаю
С вековыми угольями глаз.
…Ветер странствует птицей бессонной,
 А подушка пером холодит…
 Как прекрасно быть белой вороной!
 Кто попробует – тот подтвердит.

Тайна

МОЕЙ НЯНЕ МАРИНЕ ФИЛАТЬЕВНЕ

Вчерашний день сиял весной
И обещал продлиться вечно.
Вздыхала нянька за стеной,
Что жизнь трудна и скоротечна.
А я, плод маминой тоски,
Несла печать ненужной жизни,
И терла нянькины виски
От хвори горькой укоризны.
Я из себя смотрела вдаль,
Не видя в будущем отрады…
А нянька плакала: февраль!
И на меня бросала взгляды.
Мы жили рядом: стар и млад.
И надо ж вот такому статься —
По-своему был каждый рад
Друг с другом жизнью поменяться.
Моя душа просилась прочь,
Она и так жила над бездной,
А на дверях не смерть, а ночь
Защёлкой лязгала железной.
Я умирала в грусти жить,
Приняв за яд опустошенье.
А няньке нравилось грешить,
Отмаливая прегрешенья.
Она любила жениха,
И молодость вернуть хотела,
И сладкой памятью греха
Жило её сухое тело.