И еще у меня все-таки есть конспекты. Я на них потратила два дня подготовки (из двух). И одну ночь. Ту самую.
– Да, прекрасно я вас помню, Вероника, – продолжил преподаватель. Помнили меня явно не как отличницу. – Зачетку не забудьте. Я, конечно, понимаю, что двойки в нее не ставятся, но…
И улыбнулся.
За шестьдесят человеку. А он все еще над студентами смеется. Я бы, может, вместе с ним посмеялась, но мне стало как-то совсем невесело.
Оля рассказывала, что на основном экзамене их поместили в маленькую аудиторию, предназначенную для практических занятий. А у нас аж две группы журналистов – это шестьдесят человек (держись, пресса). Так что они всем своим числом влезли еле как, будто в переполненный автобус пытались попасть. Зато сейчас, на пересдачу, аудиторию выделили огромную, лекционную. На двоих. Одна маленькая глупенькая Ника и один преподаватель с таким себе чувством юмора, которого почти не видно из-за первой парты центрального ряда.
Когда я пришла, он там уже сидел. Меня дожидался. Хотя я в этот раз даже не опоздала.
Покорно села. Справа от преподавателя. Зачетку протянула ему, конспекты положила перед собой. Медленно открыла первую страничку… Зря писала, что ли… Работала в течение семестра и все такое…
– Ну нет, так не пойдет, Вероника, – и в то же мгновение конспекты последовали за зачеткой (в цепкие руки преподавателя). – Я предпочел бы послушать все же вас. Ваши старания я и сам могу почитать.
– Там почерк такой себе, – заметила на всякий случай.
– Разберемся. Давайте, рассказывайте. Все, что знаете.
Все, что я знаю, состояло из этих самых конспектов, которые я писала больше трех недель назад в полудреме, а потому успела уже позабыть напрочь, и первой (из пяти) частей методички, созданной для любимых студентов непосредственно лектором (напротив которого я так вальяжно расселась).
Так что ничего мне и не оставалось, кроме как начать пересказывать эту часть.
Там было что-то про то, что такое наука, какая она бывает, как развивалась и какие особенности имеет в современном обществе… С каждым сказанным мной словом преподаватель все сильнее хмурился, а на сравнении философии и науки (что, в общем-то, было самой интересной частью) не выдержал и прервал мою воодушевленную – на самом деле, не совсем – речь:
– Ну, довольно с этим. Это все хорошо, что Рассел считал философию неуверенной, а Ясперс – индивидуальной для каждого человека. Но это все теория, а вы, журналисты, должны работать с практикой. Поэтому расскажите мне лучше, Вероника, вот что. Был такой товарищ когда-то – Эйнштейн – и сочинил он одну штучку, так называемую специальную теорию относительности. В чем же ее смысл?