Ребёнок-демон.
* * *
(Шесть лет назад)
– Ведьмак и ведьма же по легенде бессмертные, так? – спросил Богдан, щурясь на летнем ветру, путающем его каштановые волосы. – Получается, их ребёнок тоже?
В больничном дворе всегда было ветрено; кривой старый дуб и ржавый забор не могли обуздать и остановить природу. А все эти истории каким-то образом придавали плохому ветреному дню хороший смысл, цель. Мечту.
– Не знаю. – Я сидела на скамейке под дубом, а Богдан в инвалидном кресле рядом со мной. Его бабушка работала медсестрой, так что я обычно могла найти его здесь, он проводил время за чтением или наблюдал за играющими в футбол на школьном стадионе через дорогу. – Но почти уверена, что их демонический ребёнок тоже обладал магическими силами. – «Хотелось бы и мне».
Однако тогда магия для нас была всего лишь ещё одной сказкой.
Все дети в нашем провинциальном Чернодоле обожали сплетни о большом загадочном городе Сент-Дактальоне. Я никогда там не бывала, хотя знала, что дорога на автобусе занимала не больше трёх часов, но я видела редких гостей из Сент-Дактальона, навещающих своих родственников, видела их дорогие машины на наших улицах. Очевидно, гостям не нравились эти визиты: они смотрели по сторонам с презрением и уезжали как можно скорее.
Когда я ничего не ответила, Богдан покосился на меня. Нахмурился.
– Новый синяк? – Под левым глазом у него красовалась крошечная родинка, которая напоминала слезинку, если взглянуть лишь мельком. Из-за этой родинки выражение лица у Богдана всегда казалось сострадательным, даже когда он хмурился.
Я прикусила губу.
– М-м. – Синяк под челюстью не был моим сегодняшним трофеем. Я опустила глаза, взглянув на руки. «А вот сбитые костяшки сегодняшние». – Ты просто не видел остальных.
Эта история началась с огня, но не всё в ней обратилось пеплом. Помимо нас с сестрой, мамина кузина была нашей единственной родственницей, и когда она умерла, мама впала в тоску. А потом погрустнела, стала беспокойной, тревожной. Однажды я проснулась от её криков и увидела, что наш дом горит; мама выволокла нас с сестрой на улицу посреди ночи, пока пламя пожирало стену кухни.
Тогда я не боялась огня. Мне было восемь, и его серебристо-синие языки разве что завораживали, а лёгкость, с которой пламя поглощало деревянную раму окна, обращая её в дым и пепел, поражала. В ту ночь ничего сильно не пострадало помимо кухонной стены и окна, и никто не пострадал. Когда же соседи начали задавать вопросы, мама сказала, что увидела кровь на кухонном столе – кровь кузины. Сказала, что не смогла эту кровь стереть, поэтому пришлось сжечь. Когда мама поняла, что никто ей не верит, то стала всё отрицать и никогда больше об этом не говорила.