Ходарёнок не сопротивлялся, но и соглашаться не торопился. Привычно скрестив руки на груди и уткнувшись носом в собственные усы, он почти врос в спинку кресла и сосредоточено смотрел на работающий в режиме громкой связи телефон как на собеседника. Двое других участников беседы, кроме Ходарёнка и фээсбэшника Константина на другом конце телефона были два ротных командира – Иса Абулайсов и Игорь Медведчук.
– Ну что? – обратился комбат к ротным, по случайному совпадению оказавшихся в кабинете. – Найдём применение однорукому солдату?
– Честно, командир: нет! – словно раскрывшись настежь, по–кавказски, возразил Абулайсов. – Своих калек хватает… Спасибо Аллаху – не остаются! Так зачем нам такой?
– Согласен. Вариант – так себе, – поддержал Медведчук, несмотря на то что испытывал личную неприязнь к Исе и его чрезмерно хвастливым пехотинцам и, как следствие, осетинам в целом, за то, что уж очень старательно выдавали себя за боевиков из Чечни и не только по признаку внешней схожести. Как человек прошедший горнило первой чеченской Игорь на уровне подсознания чувствовал, что какой–то тяжкий грех есть у всех кавказских народов.
В отличии от Абулайсова, добровольца из Северной Осетии и командира осетинский роты, преобладающая часть бойцов которой была выходцами из южной республики, Медведчук в недалёком прошлом был офицером украинской «Альфы», в подразделении которого, как и он сам, были люди служивые из той же «Альфы» и «Беркута».
Ходарёнок склонился к телефону, произнеся не раздумывая:
– Костя, слыхал ответ? Тут с обеими руками тяжело – однорукому точно не место… Идея – так себе, сомнительная.
– Сань, за него один генерал просит. Если б мог отказать – я б с тобой не разговаривал. Отказать – ну, поверь, никак! Сто раз помогу и ещё обязан останусь.
Костя врал. Ничем особенным Константин Ховрин генералу Рябинину обязан не был. Они были мало знакомы и никогда не встречались лично. Все контакты по телефону. Но, почему–то Ховрину хотелось выслужиться. Без причины. Без выгоды. Выказать генералу таким образом уважение, ведь не показалось, уловил он в голосе Рябинина что–то теплое, отцовское. Может быть, тембр. Может, интонации. Двумя словами, очень памятное и личное. У фээсбэшников этого мало. Всё личное упрятано вместе со служебным в папку личного дела, всё геройское отмечено секретными приказами и хранится в пыльных сейфах. Вспомнить нечего и рассказать некому. Секрет. Тайна.