…Минералкой Вошанова не пытали, позволяли утолять ей жажду, в то время как другие пленники лизали собственный грязный пот и засохшую кровь, почему–то уверенные, что она усиливает слюновыделение – опять же – как вариант получение всё той же влаги. Раз в сутки кормили едой из ресторана – Егор искренне не понимал этого, решив для себя, что таким способом хотели «задобрить» – после чего снова били так, что Вошанов опорожнялся в штаны, но бумаг не подписывал, всё ждал чего–то, на что–то надеялся.
– Как ты? – услышал Егор ополченца на дверях склада и пьяного Бормана, выползшего из подвала на свет, покурить.
– Пытать и убивать людей – это не красивая и не крутая работа! – ответил тот через зажатую в зубах сигарету. – Это страшная необходимость… И – чтоб ты не пачкался – для этой необходимости бог выбрал меня!
Егору почудилось, что у палача Бормана боги ещё те, языческие, как у разноплеменных, где для одних было в порядке вещей сажать на кол, у других – резать головы; и незаметно сказал в нос:
– …Что не божественный избранник, то латентный маньяк! Надо же, ещё считает для себя почётным делом унижение сородичей! Как земля таких носит?!
В Москве утром тринадцатого июня было ясно и люди на солнце светились счастьем не только от яркого света. Из тоннеля метро, в котором гуляли сырые сквозняки, угрюмых ото сна людей торопливо выдувало за дверь на улицу в растрёпанных причёсках и вздёрнутых платьях, награждая на выходе отдельных мужчин и этих женщин застенчивыми улыбками и мимолётным смущением. Катя тоже вышла счастливая и казалась хорошенькой – надо было видеть – улыбка тоже была на месте… Снаружи ветра почти не было – тот гулял где–то в безоблачном и голубом небе – и аромат свежей выпечки замешанный на отработанных газах машин и утренней свежести стоял волшебным образом, как чудесный кулуар, на целый квартал до самой работы. В состоянии этой радости и необъяснимого летнего восторга Катя песчинкой огромных неофутуристических песочных часов, пропала за дверьми комплекса на Пресненской набережной реки Москвы, упирающегося своим сводом в высокое небо.
Работать здесь, почти на седьмом небе, ей нравилось – красивый вид, жалко, что высоко – Катя боялась и редко подходила к окну, ни сил, ни воли не находилось смотреть, – земли из окна ни разу не видела. Разве что заметит в окне в неснижаемом небе белокрылый самолёт с инверсионным пушистым следом, засмотрится и подумает, что ни разу московские птицы так высоко над землёй, до её окон, не долетали.