В эти последние дни мая, почти над каждым забором, под лёгким ветерком, раскачивались ветки цветущей сирени. У кого-то обычная, а у кого и «махровая», зачастую полученная от бабушки Кости, большой любительницы подобных насаждений.
Палисадник Штокманов также встретил цветущей «персидской» сиренью.
Проводы проходили достаточно спокойно, что в те времена являлось весьма нетипичным для Каменки. Не было деревенского пьяного карнавала, где, за неимением других костюмов, размалёванная и обязательно с огромными «дойками» тётка, с треском напяливала на себя, чью-то дембельскую форму, обтягивая свои «пышности» по не хочу.
Опять же, понятно, не было и другого постоянного участника подобного действа: мужика в белом халате врача, часто спотыкающегося, и не только, что пьян, а ещё из-за напяленных на нос очков на плюс шесть, для придания интеллигентности спитой роже. К ним, в обязательном порядке, прилагался гармонист с красными прожилками на щеках и белками глаз цвета яичного желтка, по причине в конец изношенной печени.
Не было этих Коломбин, Арлекин и Пьеро советской деревни, не было матерных выкриков под гармошку, именуемые частушками – ничего, столь дорогого и приятного деревенскому обывателю, не было.
Хотя гармониста на проводы не пригласили, зато на лавочке перед терраской расположился крепкий в возрасте мужчина с аккордеоном и наигрывал «Амурские волны». Как Костя потом узнал, – родственник дяди Павла и тоже из поволжских немцев,
Толстые пальцы в рыжих волосках быстро бегали по клавишам. Сам аккордеонист также был огненно-рыжий, коротко стриженный, с толстыми складками кожи на красной шее.
Играя вальс, он прочувственно закрывал глаза, вкладывая душу в мелодию, но всё же, сразу появлялось впечатление, что такому типажу больше подходило исполнять Хорст Вессель, или Эрика, но, словно отгоняя навеянные своим видом мысли, следующим произведением в его исполнении прозвучало патриотическое «Прощание славянки».
Около аккордеониста собралась небольшая толпа слушателей. Костя присоединился к ним, встав немного сбоку, и тут же почувствовал очень болезненней щипок. Даже не оборачиваясь, он мог точно сказать, кто это сделал: только Лариска, сестра Генки, с детства щипала его именно так, – очень больно, с вывертом, после чего надолго оставались синяки.