Машина пересекла мост и направилась вверх по Пратерштрассе в сторону их отеля. Дункан с Джиной решили поселиться недалеко от железнодорожного вокзала, в районе, где находился Пратер, знаменитый венский парк развлечений. Номер в этой части города стоил в три раза дешевле, чем в центре, и оба согласились, что деньги, сэкономленные на отеле, можно потратить на что-нибудь еще. Дункан задумался, сожалеет ли Джина о том, что пришлось отказаться от очарования ее любимых районов. Главная площадь Пратерштерн была на удивление простой, всего несколько деревьев и неуклюжие колонны. Улицы – темны и пустынны, а позади неторопливо двигалась канатная дорога. Дункан надеялся, что Джина не будет разочарована.
Их отель на Вальхерштрассе оказался еще более унылым, чем предполагал Дункан. Старомодный вестибюль с зеленым ковром, который казался покрытым плесенью, и люстрой, в которой отсутствовало несколько деталей. Мужчина за стойкой был одет в костюм, галстук-бабочку, имел редеющие волосы, зачесанные набок, и настолько красные губы, что казалось, будто они накрашены.
– Willkommen[8]. Леви, верно?
– Верно.
Они с Джиной поставили свои сумки на пол, и Дункан подошел к стойке регистрации.
– Комната готова. Мне только нужны ваши документы.
Мужчина взял паспорта Джины и Дункана и отвлекся на некоторое время, переписывая данные в свой гроссбух, затем принялся изучать фото.
– Мы можем забрать наши документы? – Дункан протянул руку.
– Конечно, мистер Леви, – улыбнулся мужчина. – Ваша фамилия – она еврейская, не так ли?
Дункан одновременно встревожился и испытал облегчение – только лишь? Так любопытство этого человека вызвано еврейской фамилией? Дункан заколебался, не зная, как к этому отнестись, но клерк поспешил его успокоить:
– Я очень люблю евреев!
Джина сжала руку Дункана, и они направились к лифту, в то время как портье занялся их багажом. Как только дверь лифта закрылась, Джина приподнялась на цыпочки, ее глаза расширились от наигранного удивления.
– Представляешь, он очень любит евреев!
– Точно, мы – его любимое блюдо после шницеля.
Она перестала смеяться и серьезно посмотрела на мужа.
– Тебе здесь некомфортно?
– Вовсе нет. – И тем не менее он все время был на взводе.
Его беспокойство было двояким и лишь усугублялось чувством вины за то, что его мать будет страдать, узнав, где он находится. Самая дальняя поездка, на которую его мать когда-либо соглашалась, – во Флориду, навестить двоюродного брата в Майами-Бич. Она ни разу не возвращалась на родину в Эльзас – провинцию Франции, граничащую с Германией, вечный предмет споров. На время немецкой оккупации его мама осталась на попечении католической семьи, в то время как ее родители спасались бегством через Альпы. Его родственники, пережившие войну, отправились в США. Миссис Леви всегда плохо отзывалась о Европе. Подрастая, Дункан питался исключительно американской кухней, и когда единственными языками, которые предлагались к изучению в его школе, оказывались немецкий и французский, его мать неделями отчитывала директора. От европейской музыки она отказаться не смогла, но сделала все возможное, чтобы забыть континент, который навсегда остался для нее опасным и коварным, независимо от того, сколько времени прошло после событий, сформировавших ее восприятие. Став старше, Дункан пытался избегать «европейских» тем, дабы лишний раз не столкнуться с ее негативом, но, находясь здесь, в родной стране Гитлера, он не мог не чувствовать, что стыд, который он с детства носил в себе, усиливается.