Стоп! Ведь если есть стена, значит, должна быть и дверь! Столь простая и логичная мысль вызвала за собой целую бурю истерического веселья, а когда буря схлынула, то перед ним действительно оказалась дверь – огромная, из тёмного от времени дерева, на массивных ржавых петлях, с бронзовым кольцом вместо ручки. При виде этой двери на него накатила робость. Он снова был закомплексованным подростком, не решающимся позвать девушку на свидание, студентом-троечником на важном экзамене у грозного преподавателя, тощим и хрупким интеллигентом перед толпой матёрых хулиганов. Ему казалось, что внутренний его стержень рассы́пался, и ощущение собственной ничтожности невыносимым грузом легло ему на плечи; такое простое действие – протянуть руку и открыть дверь – стало казаться ему невыполнимым. Потоптавшись в нерешительности на месте, он двинулся дальше по коридору, а оглянувшись, обнаружил, что дверь исчезла. В этот момент факел в его руке погас, и он, поддавшись внезапно нахлынувшей панике, не разбирая дороги, бросился бежать, а когда силы покинули его, рухнул на пол и тут же проснулся.
Он лежал у себя в комнате, весь мокрый от пота, с бешено колотящимся сердцем, не в силах пошевелиться, не в силах собрать мятущиеся мысли. Так он долго оставался в неподвижности, пока сознание его не успокоилось, пульс не выровнялся, а дыхание не стало подобным морской волне, на которой он мягко и плавно покачивался, пока снова не погрузился в сон, и на этот раз приснилось ему совершенно другое – яркое, объёмное и невыносимо прекрасное.
Он видел огромный античный город, раскинувшийся одной своей частью у дельты реки, другой – вдоль морского побережья. Как это бывает во сне, восприятие играло с ним в странные игры, и он видел город с высоты птичьего полёта и одновременно находился на его улицах, в самой гуще толпы, стекавшейся со всех концов к шестиугольной храмовой площади. Массивная громада храма нависала над площадью, как древний и незыблемый утёс над кипящим морем, и было в его силуэте столько всего, что оторопь брала любого, кто долго и пристально смотрел на него. Это была косная, прямолинейная сила, это была солидность, надёжность, твёрдое обещание защиты и опеки, это была угроза неминуемой и жестокой кары всякому вольнодумцу, дерзнувшему приблизиться к святыне, а главное – это было пьянящее чувство приобщённости к чему-то, что стои́т превыше всего земного, к чему-то солидному, вечному и во всех отношениях правильному.