«Вы будете моими глазами».
Лихорадочное волнение, в котором я бежала к Наташиной квартире, вдруг оставило меня. Я сделалась совершенно спокойна.
Я даже ободряюще улыбнулась, когда, найдя в ящике комода простыню, осторожно закрыла Наташино лицо. И вовремя: вокруг кровати жужжала муха. Это было самым ужасным из всего происходящего – это жужжание. Откуда муха… Окна-то закрыты.
Я забралась с ногами в Наташино кресло: прошлого века, с квадратной спинкой. С ним рядом стоял такого же мореного дуба квадратный столик на одной ножке. Серебристый китайский гобелен с драконами висел на стене над креслом. Не очень уместный в роли будуара уголок, слишком строгий. Но Наташа любит, чтобы эта мебель, некогда любимая ее дедом, стояла в спальне. На столике, рядом с трубкой телефона, поблескивали модные цейсовские очки-хамелеон. Теперь совсем не нужные.
Я набрала телефонный номер доктора Лебедева: попросила прийти засвидетельствовать смерть. Он обещал поспешить, присовокупив заботливо, что иных надобных теперь людей распорядится вызвать сам.
Я ощутила немалую благодарность: пожалуй, звать «кошмарного мужика» мне было бы чересчур.
«Кошмарный мужик»… Откуда бы это? Из какой-то книги, о которой, кажется, рассказывала Наташа. Но не могу вспомнить. Нет, не могу.
Шли последние, я понимала это, минуты, когда я еще вдвоем с Наташей Альбрехт. Она посоветовала бы мне подумать. К примеру, о том, когда же случилась беда? Наташа одета. Поднялась она утром или не ложилась?
Вечером, всё случилось ближе к ночи. Летом окна у Наташи всегда растворены настежь, с самого утра. На ночь же их приходится закрывать – иначе налетают полчища мелких ночных бабочек. В это время я наслаждалась переводом Рембо – и ничего, ровным счетом ничего не услышала в ночи. А ведь «ночная темнота несет близким вести». Не всегда, как выясняется.
Не всегда.
Но сейчас окон растворять нельзя – когда-то я об этом слышала. Хотя в комнате немного душно, дни стоят жаркие. Что это за духи, еле ощутимые в спертом воздухе? Наташа таких не любит. Это не духи, это другое, могла бы и догадаться.
Я всегда ненавидела запах жасмина. Мертвый цветок. Мертвый, бледный, с нотой затаенной черноты. Черный запах бледного цветка.
Я снова протянула руку к трубке телефона.
– Сестра Елизавета… Это Нелли.
– Что случилось, Леночка?