(… ябетник-вестник, оракул-ambactus – ах! иже латейская белиберда! все ликейонские позабытые словеса мельтешили в голове, будто пыжась сказать… учили же: не поминай Глаха всуе, пока десницу не готов отдать! А мы-то по ночам шутовались еще в дормантории, глупцы бесштанные: и к оракулу не стучись, пока не готов отрезать ухо!..)
… но Эламиров речитатив продолжал литься мне в ухо пьяной закавыкой:
– З-знаешь, как у женщин заведено: де не хочется, де настроение… Мы-то не стали бы слушать, но Глах, сказано, влюблен в нее сильно… к тому же: оне же вековечные! Как ему вечность с ней ругаться? Так и спрашивает жену – ладно, что за печаль? И рассмешился, эка беда… И правда, подумай сам, кто-что ему наш Никеандр, с какого-такого вздорного огорода? Дошел до прялок вечных в соседнюю палату златограную, там каркуши-приживалки выдарили ему три нити, поди ему не выдай быр-быр, когда в любовный раж вогнался… так он их таким комком ярым переплел, что сам позабыл, где чьи закланья. Только – явлено было жрецам через сон мятежный, бо двое из сынов также за кинжал возьмутся ровно в возрасте матери, тоже и утратят рассудок в черной горечи. Зато третий-то мастер – ох, насмешка божья такая! – гордым королем Авентийским будет. Ну… Так-то. А жена-то преданная от горя взаперти ой как нехорошо померла: припадки и гной из ушей белых…
(… exsudatum – лениво пробормотал я про себя, вспоминая ликейонскую покойницкую, куда нас водили напоказ на распухшего от гноя кадавра, тоже божьи кары объясняли! уф! потом три дня в кабаке запивал тот мерзотный запах и образы… уф! но где же похмельный мой кружавчик?..)
– … и мучается теперь Володьяр мой, кто же избранный тот? Сны окаянные чаще виждет. Хотя виду не подает, тут он ей-глаху молодец, что их бояться? Тож проще самому животом на меч. А все же переживает… Вот советовался! И знаешь ли? Чистый девственник ще! Только на Летицию-деву и молится, дрожит почти, когда на балу за руци трожит: сбудется ли? Но есть примета ясная: один он цветом в мать, а Яромах с Дарьяном все в отца грешного косицами! Так вот и сказал ему! А все же переживает…
Уф! Тяжело вздохнул Эламир-рыцарь и приподнялся головой, будто насилу пробиваясь сквозь проклятный морок. Чудно, что казался он в тумане сонном, но голос сладким элем журчал:
– Но ты, Гаэль, в те басни не верь! А верь только в десницу трудную и меч точёный, чтобы звонче пел по щелчку, так и заживем при короле Володьяре, уж он не забудет! Уже мне от него Валерия моя на горемычное счастье!