– Вы расхваливаете меня так, словно я лошадь, которую вы хотите выгодно продать, – заметила я.
Он расхохотался. Ничуть не находя это сравнение обидным, он по-свойски потрепал меня по щеке и отвечал:
– А не все им! Пусть помучаются!
– Да может, они и не мучаются вовсе, – осторожно возразила я, – почему вы решили, что они мучиться будут?
Он посмотрел на меня снисходительно, как на малолетнюю дурочку, и молвил, с выражением презрения к моей глупости:
– Не знаете жизни вы, Настасья Павловна!
И добавил, прищурившись, словно разглядывая вдали важную для него цель:
– Хочу съездить к старинному приятелю своему. Вы уж принарядитесь…
А потом проговорил почти с угрозой:
– А в гостях уж потрудитесь на меня смотреть поласковей, а спросит кто – говорите, что по любви великой за меня выходите. Вам ясно?
– Чего уж яснее, – отвечала я с горечью; и через день я уже стояла перед дверью дома «старинного приятеля». Это была потертая дверь с облезлой краской, расположенная в глубине полукруглой ниши – как и положено всем дверям по петербургскому обычаю. Интересной у этой двери была только ручка: медная, в форме человеческой руки, словно высунувшейся из двери для дружеского рукопожатия. Почему-то от этой медной руки, протянутой мне столь по-приятельски, на душе стало чуть теплее.