Никогда – так казалось ей – она не чувствовала музыки так глубоко и сильно. Даже незначительная мелодия, второстепенный музыкальный мотив будили в ней незнакомое раньше блаженное ощущение. Отдельный звук вдруг вскрывал в ее душе какой-то неведомый ей источник счастья, которое вдруг заливало ее. И чувства, которые вызывала в ней эта музыка, были чистейшей радостью и красотой. Все образы, возникавшие перед ней под влиянием музыки, были окружены сиянием такой красоты, какой действительность не могла ей дать.
Жизнь Мод была так же скромна и проста, как и сама Мод. В этой жизни не было никаких крупных событий, ничего замечательного, и она была похожа на жизнь многих тысяч молодых девушек и женщин. Мод была родом из Бруклина, где у ее отца была типография, и выросла в имении, в Беркшайр-Хилле, воспитанная своей матерью-немкой. Мод получила хорошее образование в школе, посещала в течение двух лет курсы в Чаутакуа и набила свою маленькую голову всевозможной мудростью, чтобы затем всё это позабыть. Хотя она и не обладала большими музыкальными способностями, она всё же хорошо изучила фортепианную игру и закончила музыкальное образование в Мюнхене и Париже у первоклассных профессоров. Она путешествовала со своей матерью (отец ее давно умер), занималась спортом и флиртом с молодыми людьми, как и все молодые девушки. У нее было увлечение в ранней молодости, о котором она теперь и не вспоминала. Она отказала Гобби, архитектору, потому что любила его только как друга, и вышла замуж за инженера Мак Аллана, потому что влюбилась в него. Еще до замужества умерла ее горячо любимая мать, и Мод долго оплакивала ее. На втором году своей супружеской жизни она родила девочку, которую страстно любила. Вот и всё. Ей было двадцать три года, и она была счастлива.
В то время как она в блаженном оцепенении наслаждалась музыкой, в ней, точно под влиянием волшебства, расцветали воспоминания, необычайно отчетливые и полные особого значения. И вдруг ее собственная жизнь показалась ей таинственной и глубокой. Она видела перед собой лицо матери, но чувствовала при этом не горе, а, наоборот, радость и невыразимую любовь. Мать как будто находилась еще среди живых. Одновременно с этим перед ней появился весь ландшафт Беркшайр-Хилля, – те места, где она часто каталась на велосипеде. Но ландшафт этот был полон таинственной красоты и удивительного блеска. Она вспомнила о Гобби и в ту же минуту увидела перед собой свою девичью комнату, заставленную книгами. Она увидела самое себя, сидящую за роялем и разыгрывающую упражнения. А затем снова появился Гобби. Он сидел возле нее на скамье у площадки для тенниса, которую в темноте трудно уже было рассмотреть, и только белые полоски, разделявшие площадку на квадраты, выделялись на темном фоне. Гобби, заложив ногу на ногу, стучал ракеткой по кончику своего белого башмака и ораторствовал. Она ясно увидела, как она улыбалась, потому что Гобби болтал разный любовный вздор. Но веселая музыка, зазвучавшая в оркестре, унесла прочь образ Гобби и вызвала в ее памяти веселый пикник, на котором в первый раз увидела она Аллана. Она гостила у своих знакомых, Линдлеев, летом в Буффало. Пред ней встала картина: два автомобиля, компания, человек двенадцать мужчин и дам. Она ясно различала каждое лицо в эту минуту. Было жарко. Мужчины сняли пиджаки. Земля была сухая и горячая. Решили приготовить чай, и Линдлей крикнул: «Аллан, не разложите ли вы костер?» Аллан ответил: All right