Цыганёнок не считал нужным сдерживаться. Чёрные глаза его сверкнули негодованием: он грубо поворотил коня, распаляя в себе обиду.
– Камия, постой! – крикнул я ему.
– Отстань!.. – резко отозвался он и, зло ударив по бокам хрипящую лошадь, умчался прочь.
Гекко никогда не приказывал Камие прекратить жестокие забавы, наверное, оттого, что не имел привычки приказывать. Пока юнец скакал в поля, разозлившись, что не получил за свои выходки одобрения, старшина впал в задумчивость. Я пристально разглядывал ороговевшую коросту на его щеке, и он казался мне не цыганским бароном, что так пыжился перед моим отцом, но другим человеком, усталым и несчастным. Старый гекко, бездетный гекко. Была у него одна дочь, и та умерла родами. О ребёнке её я ничего не знал.
– Баро[4], – тихо позвал я, – красивая была твоя дочь?
– Красивая, – отозвался он со вздохом. – Как яблоня в цвету. Но непокорная.
Вечерело, и собралась молодёжь песни петь. Цыганские скрипки извлекали звуки дикие и огненные, на разбойничьи песни похожие. Я встал, влекомый песней, правую руку заложив за голову, а левой постукивая кнутом по ноге: так, пританцовывая, и пошёл, ведя плечами. Музыка нарастала, но мои движения, ускоряясь, оставались колеблющимися, как пламя.
Ай, маменька,
Ту кинэ мангэ шалёночку
[5] –
Ой, подарю и да золовушке…
Я обернулся и, увидев в толпе обступивших меня цыган застенчивую девочку лет десяти с распущенными волосами, позвал её тихо:
– Чаёри, иди!
Опустив зелёные глаза, она пошла послушно, подчиняясь мне и завораживающей власти скрипки.
Запрягай-ка, дадо
[7], лошадь,
Серую ли нэ косматую,
Мы поедем, ай, в ту деревню,
Девушку посватаем!
Я плясал на месте, постукивая каблуками по земле, а Чаёри робко кружила вокруг на носочках, с неподражаемой грацией выделывая этот чудесный восточный рисунок, который у взрослых цыганок зачастую выглядит как вульгарное потряхивание плечами; она же слабенько дрожала на ветру, оцепенев грудью и станом.
А та серая лошадка,
Она рысью, ромалэ
[8], не бежит.
Чернобровый цыганёнок
На душе моей лежит.
Свистнув сквозь зубы, я подался назад, перебирая ногами. Чаёри покорно пошла на меня, всё так же потупив очи и вытянув чёрную головку. Поняв приглашение, цыгане вошли в пляску, и ничего больше не было видно, кроме разноцветных платков, ничего не было слышно, кроме топота ног и звона украшений.