В степи таки бега были сделаны. В Масленицу, в Рождество – бега.
Полный двор наедут на своих бегунцах. У нашего иноходы, у того рысак, у третьего… ох, покаталась бы сейчас на тех лошадках.
Вот ворота открываются, ребятишек сиди-ит, смотрят, – он такой красивый, длинный, сытый, да тоненький-претоненький, хвостик вот такусенький, – выезжает на улицу.
– Ну-ка, милый, возьми своё…
А их там со всех деревень выехало, мужиков, несметная сила.
Стол большой закладывается. Кто обгонит, платит. Ехать сорок-пятьдесят километров. А народу… видимо-невидимо, со всех деревень съедутся.
КУДА ЦЫГАНУ ПОДАТЬСЯ
В Строево цыгана приютили. Староста приказал. Старый-престарый цыган. Калека, убогий. Безродный. Парализовало. И всё общество его кормило. И купали, и кормили, и каждый день всё под ним меняли. И носили его по очереди, вроде носилок таки были сделаны, и сколько лет. Говорить-то он говорил:
– Александр, ты дал бы Соловка-то покататься.
– Сбросит, дед.
– Не-е!
У зятя Рыжка был. Зять подтрунивал:
– Дед.
– Что тебе?
– Я Рыжка хочу продать.
– Так я тебе и разрешил. Ага.
Ведь какой старый, а сядет на коня, по деревне гоняет и не упадёт.
Отчим:
– Розка, я тебя сегодня повезу.
– К кому теперь?
– К Похоровым.
– Ну ты хоть покатай меня на своём коне.
Укроет его тулупом и гоняет.
Семьдесят семей в селе. Они не прикасались. У него ещё брат был. Этому под сто и брату не меньше. Так и жил у наших. Такая семьища, и хоть бы кто что сказал. Портяночки выстирай с него. И тебя ещё прутом надерёт, чтобы не ходил в дом в грязной обуви.
Они цыганы а русской веры. Они Христа отбожили. Весь был в гвоздях. МУка – гвоздь. В следья, в руки…
Вот какой им был почёт, старым людям.
Мою маму Марфинькой звал.
– Аму-аму, Марфинька, ой тяжело, где моя смерть, я бы умёр.
Как раскулачивать стали… – некуда податься. Платок белый за поясом. Слезились глаза.
– Кто же мне теперь будет платочки стирать…
СОСЕД НАПРОТИВ
Меня дедушка сильно любил. Дед Алёша. Мне-то он дядя, родного дедушки брат. Пришёл с фронта весь израненный, с австрийского какого-то, не мог спать, всё болело. Работал постоянно, в работе как-то скрадывается боль. Одну пашню вспашет, поехали на другую.
Уже комсомольцы стали появляться. В Дундино у Линёва землю отобрали. "Землю – мужику".
Как-то воры подкопали лазею с пригона под дом, залезли в подпол, яма за ними завалилась. Видят, что им тут гибель… Там, в подполе, мёдом вымазались да в перья перекатались. Наши с пашни приехали, ужинают. Вся семья тут сидит. Лето, сенки открыты… Они вылазят в перьях: "Хлеб-соль!"