Итак, на сцене появляется злодей.
Злодей крадётся и, осмотревшись, убеждается, что его никто не видит. Глупый злодей! Или, всё же, это правила игры, и злодей просто хорошо их знает? Так вот, злодей, оглядевшись, бросает в песок иголочку. Маленькую иголочку. Потом он бросает ещё одну и ещё одну. Злодей бегает по песку и разбрасывает то тут, то там свои иголочки. Это можно назвать «злодейским танцем». Сколько злодей бросил в песок иголочек, это неизвестно. Но когда он уходит, то на первый взгляд ничего не изменилось. Всё тот же тёплый песок, всё то же море и высокое небо, и даже ветерок своим дыханием изгладил следы злодея. Кто был этот злодей, это неважно. Важно, что в песке кроме тепла, кроме многочисленных и разнообразных песчинок, появились иголки.
А ведь среди песочного пространства можно, например, просто гулять с красивой женщиной. Или можно всё с той же красивой женщиной, искупавшись и упав в горячий песок, зарыться в нём и там, в его тёплых песочных глубинах, рыть ходы и смеяться, когда ваши руки найдут друг друга. Или можно ещё с некоторыми своими друзьями играть в мяч, или взять и высоко, как можно выше подпрыгнув, закричать: «А-А-А-А!»
Да мало ли что можно делать в пределах такой большой песочницы! А когда в песке находятся иголки? Это уже больно и опасно. Это вызывает нежелание приходить на это место. А само место превращается из красивого в некрасивое, очень похожее на свалку. Там бросают бумажки, и нет никакого желания эти бумажки собирать.
Ну, а свалка – это уже почти «мерзость и запустение»; это эволюция, революция, поллюция, мастурбация и рекламация вместе взятые.
Можно, конечно, попробовать, просеивая песчинки, выискивать эти иголки. Это трудно. Можно ничего не делать и, как бы не замечая, жить. Это свалка.
Можно изобретать всевозможные приспособления для защиты от иголок. Это цивилизация.
Но чаще всё происходит иначе, то есть гораздо проще. Человечек рождается с тёплой песочной душой. И вдруг обнаруживается иголочка. Сначала одна. Ему сказали об этом. А потом ещё, и ещё, и ещё раз сказали. И человечки полны этих нестерпимо колющихся игл. И от этого люди выглядят немножко смешными в своих застывших напряжениях. Или печальны их лица от проливных дождей, так похожих на слёзы. И в этом, в общем-то, нет ничего страшного. Ну, перекосило и прихрамываешь или видишь как-то болезненно и обострённо, смеёшься с неприятным запахом изо рта от больных зубов. Или от долгих пристальных всматриваний в спины уходящим вдаль с трудом откликаешься на собственное имя: «Эй, где ты?»