– Не смущает? – мягко усмехнулся Вольфганг. – Ее не смутит, что ты в таком виде?
Он посмотрел на нее. Под таким его взглядом она всегда становится расслабленно-нежной. Ей бы хотелось привлечь его к себе, но он заговорил строже:
– Это нужно ради нас самих, Петер, ради нас самих! Пусть мы и так сидим в навозной куче; по-настоящему мы увязаем в навозе только тогда, когда сами себя перестаем уважать.
– От платья же приличной не станешь и не станешь неприличной, если платья нет, – возразила она.
– Пусть хоть платье будет!.. Не в том дело! – сказал он почти грубо. Пусть хоть что-нибудь служит нам напоминанием… Мы не мразь, ни я, ни ты. И как только я добьюсь своего, для нас все станет легче – только бы не прижиться нам в этой смрадной дыре. Не превратиться в такую же мразь, как другие.
Он пробормотал что-то еще, неразборчивое. Опять он задумался о том, как «добиться своего», он отдалился от нее. (Он часто от нее отдаляется, от своего Петера.)
– Когда ты добьешься, меня уже не будет с тобой, – сказала она ему однажды.
С минуту было тихо, потом все-таки сквозь раздумье до него дошло то, что она сказала.
– Ты будешь со мною, Петер! – ответил он резко. – Всегда, всегда. Думаешь, я забываю, как ты ждешь меня из ночи в ночь? Забываю, как ты здесь сидишь, в этой дыре… нагишом?! Забываю, что ты никогда ни о чем не спрашиваешь и никогда не пристаешь ко мне, с чем бы я ни пришел? Ох, Петер! – воскликнул он, и в его глазах засветился блеск, который она не любила, потому что он был зажжен не ею. – Этой ночью уже почти удалось! Была минута, когда передо мною лежала гора денег… Я чувствовал, вот уже почти, почти… Только еще разок, другой… Нет, не стану перед тобой притворяться. Я ни о чем определенном не думал – о доме там, о саде, о машине или о тебе… Но точно какой-то внезапный свет зажегся передо мною, нет, то был лучистый свет во мне самом, жизнь стала широкой и светлой, как небо при восходе солнца, все стало таким чистым… И вдруг… – он поник головой, – вдруг какая-то девка заговорила со мной, и с этой минуты все пошло вкривь и вкось…
Он стоял с поникшей головой у окна. Она почувствовала, взяв в обе руки его дрожащую руку, как он юн, как полон юного воодушевления, сколько юности в его отчаянье – как юно и как безответственно то, что он ей говорит…