– Подлинный мир! – проревел Новицкий. – Смотри!..
…Вадим очнулся от ставшего знакомым протяжного металлического стона. «Четвёрка» содрогалась в конвульсиях. Сомнений не было – грохот подбирался и уже не стихал. В надвигающемся рёве тонули вопли, звуки рвущейся ткани… а может, плоти? Худючая девица слева сгорбилась, вдавила скрытое капюшоном лицо в планшет, словно желала спрятаться внутри экрана.
Вадим по-заячьи пугливо обернулся. Увидел устремляющийся в бесконечность тоннель, полный мрака и силуэтов, корчащихся в мучительном ужасе. Ближе всего к Вадиму сидела молодая женщина, полностью обнажённая. На её лице была нарисована гримаса истеричного безумия. Нарисована в буквальном смысле – на гладком, как страусиное яйцо, эллипсоиде. Стоило женщине чуть повернуть голову, и она превращалась в оживший портрет кисти Пикассо. За обнажённой пассажиркой студенисто извивалось нечто, напоминающее язык в рост человека, вырастающий из кресла и усеянный голубыми глазами. А ещё дальше, на пределе видимости, на дне тоннеля, выталкивая мрак…
Колыхалось. Пульсировало…
Близилось.
Вадим резко отвернулся, спасаясь от увиденного. Лёгкие сжимались и разжимались в диком темпе, гоняя сквозь сжатые, визжащие от боли зубы склизкий воздух: ах, ах, ах!
– Что там?! – вырвалось у него. Не голос – щенячий скулёж.
– Контролёр, – охотно откликнулся Новицкий.
– Что за контролёр?!
– Который штрафует «зайцев». И знаешь, непохоже, что ты покупал билет.
– Терминала не было! – взвыл Вадим. Теперь ему приходилось кричать, чтобы перекрыть рокот и вопли пассажиров, до которых добирался Контролёр. Вопли «зайцев». – И какой штраф?!
– О, я не знаю. Никто не знает, кроме безбилетников. Ты можешь их спросить. – Новицкий ткнул большим пальцем в сторону источника грохота. – Или выяснить лично, если капельку подождёшь.
– Как заплатить?! – Вадим сгрёб Новицкого за лацкан. Под пальто хлюпнуло, словно ткань скрывала мусорную кучу.
Нечеловеческая улыбка растянула рот Новицкого до ушей – точно незримые руки раздирали губы, ваяя хохочущий оскал Джокера.
– Впитать в себя мир подлинный и освободиться, – прорычал Новицкий. – Доделать прерванное! Кормить.
Вадима бросило в жар.
– Стать как ты? – простонал он. Пузырящаяся кровь стекала из ноздрей, обжигая кожу. Треснул и отслоился ноготь большого пальца. По руке, комкающей лацкан пальто, разлилась дёргающая боль. Скоро он весь превратится в одну сплошную незаживающую рану.