Стоя в тени, моя мама двигала руками по кругу; ее серебряные браслеты звенели, когда она разговаривала с кем-то из других родителей. Я оглядела собравшихся в поисках белых волос Линграфа, но было ясно, что он не пришел на вечеринку.
Хотя мы проработали вместе изрядную часть этих четырех лет, он редко появлялся на факультетских мероприятиях и почти не рассказывал о своих исследованиях. Никто не знал, над чем он трудится сейчас и когда наконец перестанет появляться в кампусе. В некотором смысле работа с Линграфом считалась обузой. Когда другие студенты и даже преподаватели узнавали, что он консультирует меня, они часто спрашивали, уверена ли я, что это правильно: он крайне редко брал студентов. Но это было именно так. Линграф подписал мою дипломную работу, бланки о прохождении специализации, рекомендательные письма – всё. И это несмотря на то, что он отказывался быть частью сообщества Уитман-колледжа, предпочитая вместо этого работать в своем кабинете. Он неизменно закрывал дверь, чтобы никто не отвлекал его, и всегда убирал свои бумаги в ящик, когда кто-нибудь приходил.
Когда я закончила осмотр праздничной толпы, ко мне подошел Мика Яллсен, сокурсник-выпускник.
– Энн, – сказал он, – я слышал, что этим летом ты собираешься быть в Нью-Йорке.
Мика вырос, деля свое время между Куала-Лумпуром, Гонолулу и Сиэтлом. Такой изнурительный график путешествий требовал личного самолета или как минимум жилья первого класса.
– Где ты будешь жить?
– Я нашла квартиру в Морнингсайд-Хайтс.
Он взял кубик чеддера с бумажной тарелки. Уитман-колледж никогда не тратил деньги на кейтеринг, и я была уверена, что подносы с закусками готовил отдел моей матери.
– Это только на три месяца, – добавила я.
– А после? – поинтересовался Мика, жуя.
– Пока не знаю, – ответила я.
– Я бы хотел взять свободный год, – сказал он, задумчиво перекидывая зубочистку во рту.
Мика был принят в аспирантуру Массачусетского технологического института по истории, теории и критике, одну из самых престижных в стране. Но я могла представить, что его свободный год сильно отличался бы от моего собственного.
– Я с радостью поступила бы сразу, – заметила я.
– Просто в наши дни так трудно найти место для изучения Раннего Возрождения, – сказал он. – Наша культура изменилась. Это, конечно, к лучшему.