Ничего, пусть только тронет моего Володеньку в России. Я тогда такое про него опубликую здесь! Он мигом с трона слетит верх тормашками. Так и передайте ему.
НАТАЛЬЯ. Кому? Петр Владимирович, вы забываетесь.
ДОЛГОРУКОВ. Это я образно, образно, Ольга Сергеевна. Накипело в душе, здесь в Швейцарии. Понимаете?
НАТАЛЬЯ. Понимаю.
ДОЛГОРУКОВ. Они забывают, холопы Александра Николаевича, из какого я рода. Из рода самих Долгоруковых, сломить нас невозможно. Они придушили в Париже на двадцать пятом номере мою газету «Будущность», но я восстал из пепла. Появились номера «Будильника», «Правдивого», потом «Листка». Они и их прикрыли, царские агенты. Верьте, выйдут новые газеты. Только вот поправлюсь в Берне и снова в бой.
НАТАЛЬЯ. От чего же вы здесь лечитесь, князь?
ДОЛГОРУКОВ. От тоски и одиночества. А ещё…(охает, хватается за сердце).
НАТАЛЬЯ. Что такое, Петр Владимирович?
ДОЛГОРУКОВ. Сердце прострелило, больно. Колет, колет…мне нужно принять лекарство, оно дома. Скорее.
НАТАЛЬЯ. Вам помочь?
ДОЛГОРУКОВ. Здесь рядом, Оленька (с трудом поднимается, опираясь на трость).
НАТАЛЬЯ. Я провожу вас.
ДОЛГОРУКОВ. Буду очень признателен, Ольга Сергеевна.
НАТАЛЬЯ (подхватывает князя под руку). Давайте потихонечку.
ДОЛГОРУКОВ. Спасибо. Берн теперь захлебнется в сплетнях и пошлейших заголовках..
НАТАЛЬЯ. Почему?
ДОЛГОРУКОВ. Новость-то какая: «Долгорукову, наконец, стало плохо». Или «Князь в объятьях красавицы».
НАТАЛЬЯ. Так уж и в объятьях?
ДОЛГОРУКОВ. Они всё придумают, преувеличат, эти ушлые, милейшие швейцарцы. Они фантазёры редкостные. Как мне надоели их фальшивые улыбки до ушей, лицемерие. Оленька, как я хочу обратно в Россию, в Санкт-Петербург. Пешком бы ушёл.
НАТАЛЬЯ. Кто же виноват.
ДОЛГОРУКОВ. Последнее время мне снится Невский, Исакий, наши мостики через каналы Невы, Зимний дворец. Я поеду умирать в Россию.
НАТАЛЬЯ. Вам ещё жить и жить.
ДОЛГОРУКОВ. Нет, сегодня – один из последних моих дней. Это я остро чувствую. И он послал мне вас, редкую красавицу. Я так благодарен судьбе.
НАТАЛЬЯ. Успокойтесь. Примите сейчас лекарство и будете жить.
ДОЛГОРУКОВ. Оля, всё проиграно в дым. У меня нет ни семьи, ни Отечества. И Герцен…я думал, что он настоящий друг, а он грязью облил меня. Пушкин точно говорил: «Что дружба? Легкий пыл похмелья».
НАТАЛЬЯ. И он же написал: «И в жизни сей мне будет утешенье: мой скромный дар и счастие друзей».