В полях по колосьям – колдующий звон,
Поспел, закачался в туманах загон.
Гадает по звездам старуха изба,
На крыше – солома, на окнах – резьба.
За пламенным лесом толпа деревень,
С плетнем обнимается старый плетень.
Мурлычет над речкой усатая мгла,
С седым камышом разговор повела.
В колодец за пойлом полезло ведро.
Горит за погостом жар-птицы крыло.
Горит переметно у дедовых ног,
А хлеб по полям и зернист, и высок.
Жует, как корова, солому серпом
Невидимый дед в терему расписном.
Волосья – лохмотья седых облаков,
Глаза – будто свечки далеких веков.
На третий десяток старуха в гробу:
Поджатые губы и венчик на лбу.
Остался на свете невидимый дед,
В полях недожатых лазоревый свет.
Народу – деревня, а дед за селом
Живет со своим золотым петухом.
А ляжет на стол под божницею дед, —
Погаснет над рожью лазоревый свет.
За меру пшена и моченых краюх
Споет панихиду дружище-петух.
Придет в голубом сарафане весна,
Опять в решете зазвенят семена.
На полке, в божнице – зеленая муть,
Зеленая проседь, – пора отдохнуть:
Под саваном дед безответен и глух,
Без деда зарю кукарекнул петух.
1917