До тайных советников (третий класс) дослужились П. А. Вяземский и Ф. И. Тютчев. Действительными статскими советниками (четвертый класс) стали И. А. Гончаров и поэт, директор Царскосельской гимназии И. Ф. Анненский. В чине статского советника (пятый класс) погиб А. С. Грибоедов.
А вот другие писатели по разным причинам задержались на нижних ступеньках табели. Главные военные нашей литературы, Лермонтов и Толстой, так и остались поручиками (десятый класс).
Из авторов нашего сборника служили немногие, причем с разным успехом.
Служебные карьеры В. И. Карлгофа и – через двадцать с лишним лет – М. Е. Салтыкова-Щедрина завершились в чине действительного статского советника. До редакторства в знаменитых «Современнике» и «Отечественных записках» Салтыков-Щедрин побывал вятским и тверским вице-губернатором.
А. С. Пушкин, несмотря на расположение императора Николая, вырос всего на один чин. Выпущенный из лицея коллежским секретарем (десятый класс), он ушел из жизни титулярным советником (одиннадцатый класс).
Н. С. Лесков лишь после нескольких лет службы получил чин коллежского регистратора (четырнадцатый класс), а ушел в отставку в чине губернского секретаря (двенадцатый класс).
И живописание русских чиновников тоже начинается с нижних ступеней.
Две повести с одним названием вышли практически одновременно, в эпоху становления русской прозы. Но их судьба различна. «Станционный смотритель» Карлгофа (1827) известен только специалистам. Он перепечатывается в нашей антологии почти через двести лет после публикаций в журнале и сборнике Карлгофа «Повести и рассказы» (1832). Повесть Белкина / Пушкина – один из шедевров русской прозы – создала особую тематическую линию повести о бедном чиновнике и многочисленные эхо-отклики в последующей литературе.
Различие литературной судьбы двух «Станционных смотрителей» объясняется не только уровнем таланта их авторов [1]. Важен их литературный контекст.
Карлгоф следует уже устаревшей к тридцатым годам карамзинской манере. Он сентиментален и поэтичен, но эта поэзия приторна, жеманна и мало соприкасается с реальностью. Она адресована настроенному на ту же волну читателю (или читательнице?).
«В сердечном умилении я протянул руки к счастливому отцу семейства, обнял его… И в эту минуту добрая мать и прелестные деточки образовали около меня истинно-трогательную группу. Ты, пылкий мечтатель, столь счастливо владеющий языком богов! Или ты, пламенный воспитанник древних, наш северный Корреджий! Для чего не были вы зрителями этой картины? Оно раскрыло бы вам истинно изящное: так и это мгновение чистой радости принадлежало живописи и поэзии!»