Это снова рассмешило ее. Мия наклонилась и поцеловала его в нос.
– Идиот. Ты действительно не догадываешься?
В комнате стало нечем дышать. Горло Терина сжалось; он поднял колено, пытаясь скрыть, что это простое прикосновение заставило его напрячься, как подростка.
– Нет. Нет! Я и раньше ошибался в догадках…
________________
– Нет, – перебил его Кирин. – Абсолютно нет. Этого не было.
Турвишар перестал читать.
– Извини?
– Если в этом повествовании пойдет речь о сексе между моими родителями, мне этого слушать не надо. Этого никому не надо слушать. Просто убери все эти эпизоды. – Кирин указал на бумаги.
Турвишар прищурился.
– Нет.
– Нет, дальше речь не пойдет о том, что мои родители будут дурачиться? – Кирин скептически глянул на него.
– Нет, я не собираюсь прекращать читать сцену только потому, что она предполагает физическую близость между двумя людьми, которые оказались твоими родителями. – Турвишар закатил глаза. – Вуали, Кирин, я не собирался вдаваться в подробности[67].
Волшебник продолжил читать, а Кирин старательно раздумывал над тем, не заткнуть ли ему уши.
________________
На лице Мии проскользнула вспышка боли.
– Ты не ошибся, – сказала она, – но обладать моим сердцем – не то же самое, что держать в плену мою душу. Как я могла сказать тебе «да», если никогда не могла сказать «нет»?
Терин уставился на нее, забыв, как дышать. Она ведь не имела в виду…
Проклиная себя, он закрыл глаза, вновь и вновь называя себя полным дураком. Никогда в мире, думал он, не существовало большего идиота, чем он[68].
Терин поднес руку к лицу Мии и заправил за ухо прядь выбившихся волос. Он не мог ничего сказать, слова застревали в горле. Он онемел от жгучего раскаяния, от воспоминаний о том, как он раз за разом предлагал освободить Мию, всегда получал отказ[69] и постепенно перестал спрашивать.
Он перестал предлагать, потому что боялся, что она в конце концов согласится.
– Прости, – прошептал он. – Прости меня за все, через что я заставил тебя пройти.
Его извинения застали ее врасплох. Из ее горла вырвался звериный всхлип, а на глазах выступили слезы.
Затем ее губы столь яростно прижались к его губам, словно он был противоядием от всех ее ядов. Она упала в его объятия, и ему больше не нужно было ни о чем догадываться. Он обнял ее, прерывая поцелуй лишь для того, чтобы схватить ртом воздух, а затем скользнул вниз по ее щеке, к ее шее. Она была всем, что он жаждал, зная, что это желание недостижимо. Это все напоминало какой-то сон. Невозможный. Потрясающий.