Точно такие же, как на портрете, огромные синие фарфоровые вазы стояли по обе стороны от дивана, стоящего под портретами. Их ампирный декор смотрелся посреди советской роскоши, как придворная дама эпохи рококо среди гопников. К картинам подъехал сидевший в инвалидном кресле щеголеватый мужчина около шестидесяти лет.
– Кто? Твои красивые подруги?
– Нет. Мой начальник. С собакой.
Виктория Олеговна, которой протерли лапы влажной салфеткой, уже стучала когтями по направлению к кухне.
– Начальник? Пусть проходит, мы побеседуем.
Жанна тихо сказала Смородине:
– Он иногда плохо видит и еще говорит громко. Я на самом деле начала переводить, вы не думайте. Непредвиденные обстоятельства.
Она представила Платона Степановича дяде и оставила их вдвоем.
Генерал Афанасий Аркадьевич Абрамов смотрел на Платона Степановича так пристально, что даже нахмурился. Смородина обратил внимание на очки с дымчатыми темно-голубыми стеклами. У них была тонкая оправа, которая была бы, скорее, к лицу высокопоставленному чиновнику, нежели пожилому инвалиду. Генерал был одет в брюки и рубашку, одежду совсем не домашнюю, и хорошо пострижен. Инвалидное кресло у него было современное, с мотором и управлением кнопками.
– То есть вы адвокат. И что моя племянница должна была для вас делать?
– Переводить статьи с английского на русский. Пока мы договорились на тестовое задание.
– Вы служили?
– К сожалению, нет. Из-за зрения. С детства мечтал о военной карьере, но, увы. Я говорил об этом однажды с генералом Бочарниковым.
– Кхе! Это рыжий такой?
– Игорь Иванович лыс как колено, но по молодости, насколько я помню, он был шатен. Его сын Артем – брюнет, в маму.
Дядя Жанны одобрительно крякнул. Поэкзаменовав Смородину еще немного, он пришел к выводу, что перед ним «нормальный адвокат», и они разговорились.
– А как она училась в школе?
– Какая разница, если вы ее уже взяли? Плохо.
– Вы не пытались ее как-то направить? Заинтересовать?
– Мне было не до того. Я, пока не заболел, здесь не жил. Сначала ноги отнялись, потом почти оглох. Но я все вижу!
– Это важно. У меня минус одиннадцать, я берегу зрение.
– Правильно. Но вы за ее школьные отметки не беспокойтесь, при ее деньгах это не имеет значения. А вообще я не чадолюбив.
– Вы поддерживаете ее выбор профессии?
– Не знаю, что уж за профессию она себе выбрала. Жених у нее – нереализованное ничто. Не то что не служил – его не взяли бы. Даже мать ее, самое бессмысленное существо на свете, против него. Пятнадцать лет фестивалила где-то, а теперь против.