А ты, Лорен, да благословит тебя Бог, ответила, что все понимаешь. «То, что ты сейчас мне сказал, только доказывает, какой ты хороший», – сказала ты. У меня кишки завязались узлом, а грудная клетка чуть не лопнула, когда я это услышал, но я сказал себе: «Ничего, ты еще радоваться будешь, что сделал это, хотя сейчас тебе и паршиво».
Потом я обнял тебя, и ты обняла меня в ответ. Мы постояли так, держа друг друга в объятиях, и вот этого-то как раз и не надо было делать: сначала задвигались твои руки, потом – мои, и тут внутри у меня все вспыхнуло, наши губы встретились, и ты застонала, Лорен, а я – я даже сказать тебе не могу, что со мной сделалось, когда я понял, что так действую на тебя. Если б ты знала, как давно ни одна женщина не отвечала на мои действия таким вот стоном…
Недели три я раздумывал, быть или не быть, наконец решил, что не быть, – и вот, не прошло и десяти минут с нашей встречи, как все уже случилось. Мы не можем оторваться друг от друга. Мы лежим на твоей кушетке и занимаемся этим самым, точно животные – грубые, потные, ненасытные.
И никогда в жизни я не испытывал такого удовольствия, как в тот миг, когда ты кончила, Лорен. Твой голос дрогнул, и я услышал короткий хрип, а по твоим бедрам прошел спазм. Я чувствовал себя прямо-таки великаном! Так это и есть любовь? Ощущение, что когда ты с любимой, то ты на вершине мира? Так давно этого не было со мной, что я даже забыл, какое оно…
…то чувство, когда ты словно отпустил руль, зажмурился и выжал газ до отказа.
Утро я начинаю с забега пять на пять – пять миль с пяти утра. Так делала моя мать. Четыре раза в неделю она ставила будильник на пять утра, вставала, натягивала кроссовки и шла «глотать асфальт», как она это называла. За свою жизнь мать пробежала восемнадцать марафонов, причем много раз выходила на Бостон[14].
«Бег – это время, которое принадлежит только тебе, – говорила она. – Ни стресса, ни телефонных звонков, никаких споров, только ты. Как психотерапию пройти, только лучше».
Я сажусь в машину и еду через Остин в Западный Чикаго, в его самые криминальные районы, где совершается больше всего насильственных преступлений. Не назову эти места красивыми или живописными, но их неряшливая скромность и твердая решимость меня трогают.
Большинство людей, слыша названия этих районов, сразу вспоминают о стрельбе и кровопролитиях; но я, пробегая на утренней заре там, где Огаста встречается с Уоллером, каждый раз вижу в одном и том же окне девочку-подростка, которая играет на скрипке; на Лонг-авеню старик в бежевой форме сидит на крыльце и пьет утренний кофе, готовясь к долгой смене, – завидев меня, он обычно бросает: «Вот дурак!»; пожилая женщина, видимо бабушка, сидит на крыльце с внуками-подростками и читает им Библию – это в хорошую погоду, в ненастье я вижу их через окно в комнате первого этажа, наверное гостиной; на ЛеКлер женщина в зеленой форме официантки возвращается с ночной смены, неся за спиной рюкзак с книгами…