Резкий короткий свисток прорезал грохот паровоза и стук колес. Поезд остановился. Конвойные соскочили на землю и уже через несколько минут нашли беглеца: он разбился насмерть об острые камни насыпи. Дальше они ворвались к Рубинфельду в вагон.
– Где старший? – закричал один из них.
Рубинфельд, бледный как привидение, сделал шаг вперед.
– Ты слышал приказ. У тебя в вагоне попытка бегства, так что мы расстреляем старшего. Отправишься в ад, вонючий еврей! Расстрелять его! Сейчас же!
Рубинфельда выволокли из вагона. Стук пулемета прорезал ночную тишину, потом раздался гудок паровоза. Мы снова ехали.
Остальные в вагоне Рубинфельда считали, что их старший мертв. Однако во внезапном приступе великодушия – возможно, вызванного зрелищем изуродованного тела мальчишки на камнях насыпи, – конвойные стреляли в воздух, а не в Рубинфельда. Они притащили жертву к себе и удовольствовались тем, что до полусмерти избили его прикладами винтовок. А потом бросили практически бездыханное тело в ближайший вагон – наш.
Вот как польский еврей с печальными глазами оказался с нами. Понадобилось несколько часов, чтобы немного привести его в чувство. У нас были бинты, вата и антисептик. Мы перебинтовали ему разбитую голову, покрытую жидкими седыми волосами в запекшейся крови.
Оставшуюся часть поездки Рубинфельд служил нам гидом, главным источником информации, чуть ли не пророком. К несчастью, не бывает пророков в своем отечестве. Местность он знал как свои пять пальцев. В мирное время этот человек постоянно разъезжал здесь по делам; ему была знакома каждая железнодорожная линия, каждая стрелка, а также все природные и рукотворные приметы, позволявшие определять наше местоположение. Когда поезд с характерным перестуком проезжал по стрелке, Рубинфельд поднимался, с трудом подходил к окну и выглядывал в ночь.
– До сих пор неясно, куда они нас везут, – сначала говорил он. – Километров через шестьдесят-восемьдесят будет еще стрелка.
Он упоминал множество названий польских станций с их изобилием согласных.
– Сейчас поворот будет означать Австрию, Германию либо Польшу.
– Но это уже не имеет значения, – отозвался кто-то со вздохом, и остальные закивали.
Рубинфельд спокойно ответил:
– Очень даже имеет. Австрия – это жизнь. Там у нас будет шанс. Может, отправят на сельскохозяйственные работы. Австрийские крестьяне не особо жестокие.