Этого Кармини не знал. Однако, имея некоторое представление (впрочем, вполне возможно, ошибочное) о том, что такое игра оркестра, он знал, как он должен звучать вообще и в этом произведении, в частности.
– Синьоры, – начал он немного взволнованно. – Я допускаю, что у нас с вами несколько разный… Оркестр – это единое целое. Это не совокупность отдельных инструментов и музыкантов. То есть… если мы собрались, чтобы исполнить Произведение… целое должно превалировать над частью. Иначе не получится… Не будет правильного звука… не будет магии… ничего…
– Я вас умоляю, синьор Кармини, – взмахнула смычком синьора Гуччо. – Бросьте вы эти теоретические условности! Кто тут из нас целое, а кто часть – это тот ещё вопрос.
– Простите, синьор Кармини, – синьор Дженти снова встал. – Можно вас попросить двигаться дальше, не останавливаясь пока на мелочах? Иначе у вас может так и не сложиться общей картины. Того целого, которое, как вы справедливо заметили, мы должны вместе создать.
Это звучало вполне резонно, и Кармини решил, не обращая внимания на возможные ошибки, пройти всю увертюру целиком.
– Хорошо, синьоры, давайте сыграем с начала и до конца, – и он взмахнул руками.
Музыка вновь наполнила воздух. Местами она звучала сносно, местами ухо маэстро коробили неточности, однако он не останавливал музыкантов, стараясь запомнить как можно больше их ошибок, чтобы потом разобрать каждую из них. Музыканты, как ему казалось, играли формально, если не сказать равнодушно. Так ученики обычно играют скучные гаммы. Они вполне уверенно держали темп, но слаженности в оттенках не было, как не было и однородного полотна звука. Звуковая картинка была похожа больше на заросший сорняками пустырь, чем на мягкие изгибы постриженного на склоне газона, каким, по ощущению маэстро, могло бы выглядеть изображение исполняемой мелодии, сумей он её нарисовать.
И всё же, когда отзвучал финальный аккорд, Роберто передумал говорить об ошибках. Ему пришла в голову мысль, что это будет бесполезно, может быть, не вообще, но именно сейчас, в первый день знакомства с оркестром. Он осознавал, что ему не достаёт опыта руководства реальным коллективом оркестра, и партитура вряд ли могла тут помочь. Нужно было импровизировать и оставаться дипломатичным, что предполагало, в том числе, и неискренность, которая была неизбежной обратной стороной тактичности. От этого ему было не по себе – он не умел и не любил кривить душой.