Ближе к новому году, следуя эстетическому велению, Макс забрёл на выставку картин из частной коллекции в антикварный салон. Зашёл случайно, привлекла знакомая фамилия именитого художника – Саврасов.
Купил билет и, повесив пуховик на плечики, принялся блуждать по центральному залу, хаотично заглядывая в примыкающие комнаты, где тоже, толкаясь массивными рамами, ютились полотна признанных мастеров. В одной из таких комнат он и увидел знакомый силуэт. В этот раз платье было чёрное. Она с интересом смотрела на увековеченный художником закат, совершенно не замечая редких посетителей. Он приблизился к ней, на привычно ватных ногах, излишне горбясь, прячась в плечи, остановился за её спиной в нескольких метров лихорадочно моргая и лапая воздух, дабы убедиться, что перед ним не мираж.
– Красиво.
Макс быстро убрал руки в карманы, вытянулся в струнку и огляделся, никого кроме их двоих в комнате не было, значит, она говорит с ним, значит, заметила его.
Не поворачивая головы, незнакомка повторила:
– Красиво, даже чувствуется духота вечера и слабый ветерок… да?
Макс взглянул на винегрет красок, и тоже уловил ветерок в довольно небрежных мазках.
– Духота не очень лицеприятное слово для картины, но не в этом случае. Мне кажется художник так передал свою усталость, некое разочарование.
Макс облизал пересохшие губы и спросил:
– От чего? Ну, разочарование.
– От непонимания, от того, что люди не хотят видеть, слышать, думать. А ветерок символизирует надежду, – девушка наконец обернулась: надежду на восход, – кулон качался на своём месте.
Макс кивнул ей, как-то дёргано и даже пошатнулся, что заставило её улыбнуться:
– Приветик, растяпа.
– Здравствуйте.
– Заел официоз, давай уже на «ты». Меня Вероника зовут, а тебя?
– Макс.
Вероника повторила его имя, взяла под руку и повела в другую комнату. В пряном облаке духов, слегка терпком, но приятном, с нотками гвоздики, в окружении картин в толстых золотистых рамах, в не привычной тишине, Максу сделалось так хорошо, так, как он давно желал. Бурная река угомонилась и зашуршала ровным безмятежным потоком. Её бархатный голос, лёгкая поступь убаюкивали его давно не спавший ум
– Теперь за формой гоняться, иногда смотришь на картину, ну, фотка прям, любуешься, восхищаешься, а потом чувствуешь искусственность какую-то, не живое всё. И утка игрушечная, и берёзы не шелестят. Жизни нет, понимаешь? Слишком стандартно.