В последние годы он обрел влиятельного друга и единомышленника – обер-прокурора Святейшего синода Константина Победоносцева. Они оба побаивались полярных искушений своего времени – социализма и буржуазности, а идеал видели в народном православии допетровской эпохи. Достоевский почти еженедельно советовался с ним, сочиняя политические эссе из «Дневника писателя» и роман о революционерах. Петр Верховенский, один из главных героев «Бесов», рассуждал: «Одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь – вот чего надо! А тут еще «свеженькой кровушки», чтоб попривык». Конечно, это памфлет. А главное, в «Бесах» Достоевский почти отказался от своей основной идеи – сочувствия грешникам в их падении и веры в их духовное возрождение. Карикатурные заговорщики сострадания не вызывают.
«Братья Карамазовы» стали для него последней попыткой «выговориться». Это действительно литературно-философское завещание – сбивчивое, взвинченное, что соответствовало характеру писателя. Это роман об искушениях и страданиях, об истинной – как виделось Достоевскому – природе человека, быстро переходящего от соблазна к преступлению, а от него и к раскаянию и перерождению. Есть там и сильнейший вставной эпизод – «Легенда о великом инквизиторе», которую можно воспринимать не только как притчу о будущем всевластии атеистов, но и как рассказ о выхолащивании христианских ценностей в церковных стенах. Такая трактовка даже очевиднее. И неудивительно, что Победоносцев, оценивая силу этого сюжета, недоумевал: что же Достоевский противопоставит великой лжи инквизитора?..
Но настоящим завещанием писателя оказался не роман. Его прощальным триумфом стала речь, произнесенная на заседании Общества любителей российской словесности 8 июня 1880 года. Тогда несколько дней Москва чествовала Александра Пушкина. Был открыт памятник поэту на Тверском бульваре, повсюду звучали его стихи, а лучшие русские литераторы рассуждали о роли Пушкина в их жизни и судьбах Отечества. Но только Достоевскому удалось сказать нечто необыкновенное и сокровенное. Куда-то исчез категоричный автор «Бесов». Достоевский негромко, но пылко и напористо говорил о всемирной отзывчивости русской души, которую уловил Пушкин, об идее всечеловеческого единения, о «всепримирении». В эту минуту он был пророком среди писателей – и его слова произвели настоящий фурор. Без преувеличений, публика ревела и плакала от восторга. «Вы наш святой, вы наш пророк!» – кричали даже искушенные материализмом студенты. И старый его враг – Иван Тургенев – поспешил обняться с героем дня. А потом слабым, сипловатым голосом Достоевский читал пушкинского «Пророка» – и всем казалось, что это написано именно о нем. Вот только времени, чтобы пожинать успех, у писателя уже не оставалось.