– Ты до утра тут останешься? Надо бы ночку возле покойницы побыть…
– Кому это надо? Уж точно не мне, – покачал головой Фёдор.
– Так положено, – поддержала приятельницу Лида, нравоучительно выставив палец. – Нужно ночь одну родственникам возле покойницы провести, проститься с ней, ей с вами тоже попрощаться. А у неё же никого, кроме тебя, не осталось совсем. Так что тебе бабушку и провожать.
Громко и демонстративно фыркнув, Федя ответил:
– Никого у неё не осталось, потому что всю семью она извела своим характером гнусным, старая карга! Сколько лет соки из матери моей пила, до самой смерти отца гнобила!..
Зоя принялась судорожно креститься.
– Нельзя так! Нельзя так говорить, Феденька! О мёртвых либо хорошо, либо ничего!
– Мне правду говорить не стыдно, – сказал как отрезал Фёдор и развернулся к гробу. На мгновение ему показалось, что лицо мёртвой старухи искривилось в привычной гримасе недовольства: уголки бледных губ поползли вниз, нос и лоб наморщились, задрожали морщинистые щёки. Но эта иллюзия мгновенно истаяла, словно тени отступили.
– Непростой у Раисы был характер, сами знаем… да чего уж тут, вся деревня знает, – понизив голос до шёпота, проронила Лида. – Но она же – твоя семья, Федя. Тебе и нужно почтить умершую, проводить в последний путь как следует. А то не найдёт её душа покоя. Ты, кстати, где решил бабушку хоронить? К городу ближе повезёшь, да ведь?
Фёдор даже крякнул от такого предложения:
– Гм! Делать мне нечего! Тут захороню, поблизости, на старом погосте деревенском.
– Да ты что, окаянный! – чуть ли не хором воскликнули соседки. – На том погосте давно никого не хоронят! Паводком по весне подтапливает его теперь сильно, могилы старые размывает! Вези её в Вешнянки, там сухое кладбище есть. Всего километров тридцать. Там ей лучше будет.
– Сказал же вам, никуда я старуху не повезу. Тут родилась, тут жила всё время, в город отказывалась переезжать, как её ни просили, вот пусть и лежать вечно будет тут же, возле своей деревни. А деньги, силы и время тратить, перевозить её отсюда, я не стану!
Долго ещё препирался Фёдор с двумя деревенскими кумушками, заладившими, что старуху нужно было хоронить по-человечески – на сухом дальнем кладбище. Но что они могли сделать против Феди, твёрдо вбившего себе в голову, что больше он никак угождать своей бабке не будет. И так всю жизнь провёл, мотаясь к ней в Порубы, как на работу. То ей лекарства привези – от сердца, то сахара мешок – закончился, то чайник новый – прежний сгорел. И стоило воспротивиться, либо сослаться на занятость на работе – всё, в старуху вселялся настоящий демон. Она начинала скулить, плакать и выть, жаловаться на сердечную боль, либо угрожать пойти, да повеситься, раз всем она так безразлична! Федя сжимал зубы и снова ехал в Порубы. Раньше его об этом просила добросердечная мать, а, как она истаяла от болезни, Фёдору стали звонить соседи по деревне. Езжай, мол, внук к бабке, а то кому же ещё, кроме тебя, за ней ухаживать! Уважь старость!