?
– Не просто любовь, а поцелуй настоящей любви.
– Поцелуй. От девочки, которая им не интересуется, которая подозревает, что он попытался наложить на нее любовные чары, и которая очень хочет, чтобы его за это наказали?
Рафал снова ухмыльнулся.
– Именно. Ты утверждал, что можешь сделать душу доброй. Вот, теперь твоя очередь доказывать, что ты достаточно рассудителен, чтобы оставаться Директором школы.
Райена передернуло. Он взглянул брату в глаза.
Сториан позади них записал слова Рафала под изображением двух близнецов, стоящих лицом к лицу.
Но он не записал мысль, которая крутилась в голове у доброго Директора.
Какая же заваруха началась – и все из-за глупого спора.
Нельзя заставлять учеников разгребать все самим.
Если уж его брат полез в эту сказку на стороне Зла, значит, он вмешается на стороне Добра.
Это ведь всегда было лучшим способом разрешения проблем, правильно?
Равновесие.
После первой учебной недели Аладдину очень хотелось попросить какого-нибудь стимфа его сожрать.
Он надеялся, что, приняв приглашение Гефеста на бал, сможет выиграть время, чтобы как-то снять проклятие джинна, но его планы снова были порушены. Во-первых, он так и не смог больше заставить джинна появиться из лампы, как бы сильно ее ни тер. Медный сосуд, избавившись от порчи, которую на него наложили, оставался холодным и темным. Во-вторых, Гефест повсюду за ним таскался, словно восторженный щеночек, заваливая его самодельными подарками и стихами – настолько ужасными, что Аладдин даже не мог предположить, действует ли это проклятие джинна, или Гефест просто сам по себе настолько слабоумен.
– А мне кажется, они милые, – возразил его сосед по комнате, бледный, изящный мальчик по имени Руфиус, который буквально каждую свободную минутку выпекал оладушки и козинаки пастельных цветов.
Аладдина чуть удар не хватил.
– Волшебные часы, которые каждые пятнадцать минут повторяют «Гефест думает о тебе!»? Бесформенная глиняная чашка, на которой вырезаны наши инициалы? Коробка шоколадок, на которых намалеваны наши лица?
– Шоколадки – это моя идея, – тихо признался Руфиус. – Я помог Гефесту их готовить.
Аладдин вытаращил глаза. Ему очень хотелось спросить, почему. Это всего-навсего заклинание, и оно портит ему жизнь.
Проблема, конечно, состояла в том, что он не мог признаться в своем преступлении – уж точно не после того, как Кима при всех назвала его мошенником и вором. Если он признается, что наложил проклятие на любимца всей школы, его начнут еще больше презирать. К тому же в этой школе прославляли любовь – любую любовь, – и чем больше Аладдин выказывал недовольство, тем больше портил себе репутацию. (Руфиус тоже не помог делу, растрезвонив всем о шоколадках.)