Единственным ее достоянием был архив матери: рукописи, письма, дневники. И Ариадна со всей энергией отчаяния принялась хлопотать об их издании. С помощью Пастернака, тогда еще не преданного остракизму за «Доктора Живаго», она нашла поддержку у некоторых известных писателей.
Ариадна повсюду убежденно доказывала, что ее гениальная мать всегда была патриоткой своей родины, а ее отъезд из большевистской России был роковой ошибкой, сломавшей ей жизнь. Она поступила так повинуясь зову сердца, отправившись за горячо любимым мужем, впоследствии ставшим «отважным советским разведчиком», «совершившим много подвигов во благо своей родины» (дословно).
Однако и там, в эмиграции, ее мать неустанно обличала буржуазный образ жизни и горячо приветствовала достижения советской литературы. Ее звонкий, неповторимый поэтический голос стал «гласом вопиющего в пустыне эмиграции». Там, вдали от родины, «читатель был глух, как пень ко всему новому» (опять дословно).
Эти перлы: «пустыня эмиграции» и «глухой, как пень читатель», – вполне заслуживали того, чтобы войти в цитатник советского пропагандиста.
Справедливость требует признать, что в эмиграции действительно встречались читатели, «глухие, как пни», например, отец Ариадны, Сергей Эфрон, упорно считавший свою жену величайшим поэтом современности. Или ее любовник Константин Родзевич, интереса к литературе не проявлявший и стихов Цветаевой вовсе не любивший. Или сама Ариадна, увлекавшаяся голливудскими актерами куда больше, чем стихами.
Но ведь были и другие: Бунин, Куприн, Зайцев, Ремизов, Шмелев, Замятин, Алданов, Тэффи, Мережковский, Гиппиус, Ходасевич, Г.Иванов, Бальмонт, Северянин, Адамович, Бердяев, Федотов, Шестов, Степун, Федотов… да разве всех перечислишь?!
Тех из соотечественников, кто добился успеха на Западе, Ариадна неприязненно именовала «трасплантатами», привившимся на чужой почве. Это, видимо, относилось к Набокову, Стравинскому, Рахманинову, Сорокину, Дягилеву, Шагалу, Ю. Анненкову, Кандинскому и подруге ее матери Наталье Гончаровой, у которой сама Ариадна бесплатно училась рисованию.
Ее мать, по словам Ариадны, тоже могла пойти этим путем, но не захотела из гордости. Это было уже чистым враньем; неправда заключалась и в том, что Цветаева могла, и в том, что не хотела. Ариадне было отлично известно, какие усилия много лет прикладывала ее мать, чтобы снискать любовь французских читателей и одобрение французских писателей (иными словами, стать «трансплантатом»). Увы, и те, и другие тоже оказались «глухими, как пни».