Миновав несколько привычных дворов и переходов, как правило, Майка подходила к Макдоналдсу уже в каком-то определенном настроении. Да, машина у окошка экспресс-заказов – точно такого же цвета мокрого песка, как у папы, значит, сегодня день будет хороший. Может быть, даже позвонит Костя и расскажет, как идет его расследование. Запах чизбургеров и картошки фри – один в один, как в тот день, значит, возможно, именно сегодня что-то найдут ребята из «ЛизаАлерт». Плюс на пути к метро ведь не было ни одной страшной собаки, да и в Макдоналдсе прямо с утра много семей, а это значит, что ее догадка верна: ну не могли мама с папой деться в никуда, не могли они просто испариться, как дым над чашкой капучино!
Они где-то есть, они где-то ждут того, кто их найдет, нужно просто не сдаваться. А что, если прямо сейчас они думают о ней, о Майке, а что, если они обиделись на нее и злятся за то, что она опустила руки? Сердце Майки от таких мыслей начинало биться быстрее, пока она не вспоминала напутствия психолога и жгучий огонек желания куда-то бежать, что-то делать, искать, спрашивать, звонить потихонечку не угасал.
Иногда в особенно тяжелые дни ей казалось, что только в красно-желтом Макдоналдсе и сохранилась частичка мамы с папой. Дрожа от напряжения, она садилась на поезд на Ленинградском вокзале, приезжала в Клин, добиралась до местного Макдоналдса, заходила внутрь, брала горячий кофе и, вдыхая знакомые запахи, с блаженным выражением лица набирала сообщение психологу: «У меня срыв», – виноватый смайлик, виноватый смайлик, виноватый смайлик, но на самом деле с ее лица не сходила довольная улыбка. Потому что своей вины она не чувствовала. Только облегчение от того, что боль хотя бы ненадолго становилась чуточку меньше.
А потом начиналась реакция, и Майка, конечно, заранее понимала, что этого не избежать, что реакция будет сильной, как идеальный шторм, но она также понимала и то, что это будет позже, не сейчас. А сейчас ей было нужно просто немного запахов, которые как будто возвращали ее в прошлое, а значит, она как будто становилась ближе к маме с папой, к тому моменту, когда они еще были вместе.
Обычно после таких вот поездок в Клин несколько дней подряд Майке было сложно успокоиться, и, свернувшись клубочком в своей комнате, она пропускала лекции в университете, пережидала боль, как ураган, пока бабушка носила ей успокоительные чаи, делала массаж плеч, лежала вместе с ней под одним одеялом, обнимая, плача, поправляя очки или даже читая вслух, – и так часами, пока одеревеневшее тело Майки не оживало, не становилось теплее.