Но это вечером, особенно таким холодным и сырым. А днем, с утра здесь все по-иному. Молчаливые фигуры в длинной очереди. Ни слова. Тишина. Автоматы рыгают дешевым портвейном. И озлобленные, с трудом удерживающие озноб хомосапиенсы – быстро пьют. Молча, чтобы подхлестнуть себя и снова, который день, схватиться с каменным пауком. Пройти, не страшась, по его ревущим, как канаты под ветром, бетонным паутинам. И не задохнуться, не ошалеть в чаду и грохоте гигантского лабиринта, растянутого по земле, в котором мечется безжалостное каменное чудище, высасывая у жертв последние мысли, душу…
Стоп! Служитель попался. Вот он нырнул по скользким ступенькам вниз, толкнул дверь. Готово! Дверь захлопнулась. Он – внутри. Еще не понял, что с ним, но вот-вот поймет и зажужжит в липкой паутине…
– …Да, на твоей работенке, Нил Нилыч, не соскучишься, – приятель открыл рот с редкими, через один, гнилыми зубами и захохотал. – Душевная у тебя работа. Упокоиваешь души. Тело горит, а душа к солнышку…
– Гори, гори ясноооо… – заревел пароходным гудком кто-то рядом и захлебнулся.
– Я не жгу, – пробормотал служитель, вдумчиво сопя над кусочком рыбки. – Автоматика все делает.
– Я и говорю, – ласково зашлепали мокрые губы второго соседа. – Автоматика – это все! Скоро все будет автоматическим. Скажем, пережрал, нажал кнопку, а автомат блеванул за тебя…
– Паразит! – завизжало в углу. – Сволочь!!
Огромный верзила брезгливо, двумя пальцами вел за шиворот занюханную фигуру, напоминавшую груду лохмотьев, от которой несло чем-то кислым и мочой. В углу еще повизжало и смолкло. Лохмотья выбросили на улицу. Дунул ветер, и оборвал паутину, и унес кокон с пустой, давно высосанной мухой.
– Ну, расскажи, Нил Нилыч, кого сегодня сжег, душегубец ты наш, – и полезли, потянулись, как лопух к спящему, мокрые дряблые губы.
Служитель отодвинулся и, выплюнув косточку, вытер пальцы бумажкой.
– Еще по одному? Чего-то у меня, братцы, нервы расшалились.
– Что, покойнички в огненных гробах прилетать стали? – спросил приятель и зазмеился улыбкой в тонких изгибах костистого лица. Гнилые редкие зубы его на мгновение выступили, как частокол в ночи.
Мокрые красные губы с другой стороны одобрительно зашлепали.
– Смеешься, – сказал служитель, – а иногда такая жуть возьмет. И тебя в ящик, как апельсины, забьют гвоздиками и под музыкальное сопровождение в эту пасть крематорскую. Кнопочку нажал – и поехал вниз. Пшшш – и кучка пепла. Автоматика. Энергетика. А… где человек? Ведь был, был же человек?! – Нил Нилыч одним духом хватанул стакан.