– Дух! Дух! – закричали женщины и дети возле костров на берегу. – Глядите! Дух!! – и показывали в его сторону пальцами…
Возле огня играла музыка, пение донеслось до слуха, но светящаяся прозрачная эманация Кирилла Петровича, осознающая себя дневным и даже еще большим сознанием, быстро к кострам и людям интерес потеряла, и поплыла мимо прозрачная игра света, в виде огромной фигуры человека, парящего над землей, с вытянутыми вперед руками и повернутыми к небу ладонями; поплыл Кирилл Петрович в таком виде к Океану, в ту сторону, откуда чуть слышно доносилось шлепанье волн. Так плыл он долго, уже над водой, впитывая всем чувством окружавшее его благолепие, пока совсем не растворился в душистой теплой темной неге.
* * *
Эх! В какую только страну не занесет воображение! Такая прихотливая стихия. Разыграется, дунет, и летишь подобно листку по прихоти ветра. Иногда и сам бы рад унять, остановить, да разве остановишь! В такую заберешься дичь, что дай
Бог ноги… Тут закричишь и… пробудишься. Так вышло и с Савелием. Выкрикнул он что есть мочи свой вопрос бесу: «Выбрал меня?!» – а вместо ответа от напряжения и собственного крика проснулся. Лежал, открыв глаза, в ночной чуткой тишине деревянного домика. Чутка, ох, как чутка ночная тишь на среднерусской равнине! Каждый звук ловит. За десять километров чуть крикнет паровоз, а звук гулко раздастся рядом, долетит без ущерба, скользя натянутыми, звенящими мостиками тишины.
А в бревенчатом домике тишина особая. Старая она, ненавязчивая, как запах старинного буфета, и, быть может, оттого, что эта тишина не глушит, не наваливается, быть может, от этой деликатности беззвучия так вдруг тревожно станет в душе. И вглядывается, вглядывается глаз в тихую, разреженную пустоту, пытаясь поймать тот миг, когда проявит себя покой, и ночная застылость вдруг двинется осторожно острой тенью шкафа… Тут сердце стукнет и замрет в испуге, взгляд так и вонзится в предательскую тень! Но нет! Вновь неподвижность обнаружит себя, и сердце успокоится мыслью, что глазу лишь почудилось движение, а шепота и вовсе не было…
Савелий лежал не шевелясь, вперив взгляд в неясно видный потолок над ним. Сейчас во тьме низенькая плоскость, грубо замалеванная белилами, то парила отдаленно, загадочно, то вдруг нависала. Краем глаза он следил устало за тенями: от шкафа тень, тень от занавески, отделявшей комнаты. Иногда она шевелилась, но тут он знал наверняка, что движение искусственное, от воздуха.