И всё-таки – окровавленные, смертельно израненные хищники один за другим откатывались от истекающего кровью человека. Отвалился последний с разорванным боком, страшным разрезом по морде и без глаза. Но и человек не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой: одежда изодрана в клочья, сквозь дыры свисают куски мяса, вместо пальцев на ноге – кровавые огрызки, нет кисти на левой руке, на месте лица кровавое месиво…
Жизнь по капле уходила из всё ещё живого человека, ему не было больно, не было холодно, ему было уже всё равно, жизнь ли, смерть, и только немигающие глаза смотрели в голубую высь пришедшего рассвета и на последние мерцающие звёзды. Они постепенно исчезали, заливаемые дневным светом, и вот, наконец, осталась одна. Взгляд зацепился за неё, ожидая, когда она угаснет, чтобы вместе с ней, сделав последний вдох, окунуться в сладкую темноту небытия. Но она не гасла, а наоборот, – увеличиваясь, стала приближаться, постепенно превращаясь в светлое пятно девичьего, до боли знакомого лица. Неслышно шевеля губами и ласково улыбаясь, она звала его, звала, вселяя в коченевшую душу искру жизни. Холодная слезинка выпала из немигающего глаза, поднимая из самых потаённых глубин сердца ответную горячую волну.
Человек шевельнулся, не ощущая боли и шатаясь, медленно поднялся, опираясь на ружье, покрытое кроваво-ледяной коркой. Перед открытой дверью теплушки лежал в луже крови последний живой и всё ещё скалящийся зверь. Он из последних сил подобрался, готовясь к последнему прыжку. Но человек, неимоверным усилием подняв над головой ружьё за ствол и вкладывая в этот последний удар всё, что у него осталось – веру, любовь и далёкий зов, с размаху опустил приклад на волчью голову, опережая его. В едином звуке смешались предсмертный рык зверя, треск разломившегося приклада и костей черепа; и после скрипа снега под упавшим тяжёлым телом человека, наступила мёртвая тишина…
…На чёрном обмороженном лице, подрагивая, медленно открылись глаза. Откуда-то издалека долетели голоса: живой! Господи, неужто? Из тумана стали прорисовываться лица плачущих деревенских баб-солдаток, хромого председателя, который привёл их, найдя на дороге следы побоища.
И среди них была она – Люба, плачущая и по-прежнему красивая, держа руки на животе, стояла над ним. Тёплые слёзы капали ему на лицо, но она не могла наклониться к тому, кого ждала и звала, – ей мешала бьющаяся под самым сердцем новая жизнь.