Дорошин постоял, подумал, и в той же беззвучности спустившись с завала, вернулся к палаткам. У грибка дневального он остановился закурить. Дневальный прислушался.
– Что там? – спросил он тревожно, качнув стволом в сторону завала.
– Порядок, – отозвался Дорошин не сразу.
Докурил в две затяжки сигарету и вернулся к себе.
В палатке он долго не мог уснуть, ворочаясь и наматывая на себя горячую простыню. Наконец, задремал и сквозь сон услышал, как мимо палатки прошли, тихо переругиваясь и шмыгая разбитыми носами в сторону умывальника двое.
– Гад!
– Сам гад!
– Всё равно я тебя убью!
– Я тебя сам всё равно!..
– Пацаны… – пробормотал Дорошин, и уснул вдруг так крепко и безмятежно, как не спал ещё ни разу с начала своей войны.
Скрипнула дверная пружина, могучая, полногрудая дворничиха толкнула Витьку распахнутой дверью и заворчала:
– И ходит, и ходит, и топчет, и топчет… Охламон!
– Топчут петухи, бабка, я перемещаюсь! – бодро отрапортовал Витька.
– Какая я тебе бабка? – взвинтилась дворничиха.
– А какой я тебе охламон? – возразил Витька.
И был бы тут же со всеми своими возражениями с лица земли сметен, если бы на пороге не появилась Верка, и дворничиха сразу подобрела. Рядом с Веркой добрели почему-то все, даже милиционеры. Бойко отстреляв по ступеням каблучками, она подхватила Витьку и напролом понеслась через осень и ржавые гаражи.
– Брось ты его! – посочувствовала ей в спину дворничиха. – Такая девка и с охламоном.
– Ладно, – пообещала ей Верка на ходу, – вот только до угла доведу и брошу! Как дела?
– Да вот, дворники обижают, – пожаловался Витька и с ловкостью фокусника преподнес ей две «Лакомки», с боем взятые на вокзале.
– Тебя обидишь… – заулыбалась польщённо Верка и с увлечением принялась сразу за две. Верка вообще увлекалась: гимнастикой, медициной, кино. Она училась в университете, но мечтала отправиться в ГИТИС, для чего брала уроки у одной престарелой, но «совершенно настоящей актрисы», и Витька ее провожал. С семи до девяти Верка училась декламации, дикции и всему такому, а Витька торчал детским грибком во дворе и отбивался от подозрительных жильцов. Но Верка всегда выходила такая гордая, такая возбужденная и счастливая, что он не роптал и втайне гордился сам. И было чем.
Одним своим появлением на улице Верка нарушала правила дорожного движения. При виде её машины сбрасывали скорость, а все, что двигалось в шляпах, синхронно вращалось вслед. Легкая, затянутая в струнку Верка была отлита из того материала, из которого отливают, наверное, «лакомку». Она прямо-таки светилась светом, при котором мужики втягивали животы, а женщины решались, наконец, сесть на диету. Витька рядом с ней был совсем незаметен, но история у них была замечательной. Знакомиться с Веркой было больно, причем физически. Случилось это как-то сразу, само собой, и, конечно, глупо.