Спаси ее все ангелы, в какую же переделку она попала! И даже когда герцог приедет за ней… Вернее, не “когда”, а “если”… От этой мысли стало еще хуже.
Потому что после поцелуя разбойника она уже не знала – радоваться своему пленению или горевать. Ведь при мысли о герцоге внутри сразу поднималась волна отвращения. А Ройс… при всем при том, что он душегуб и разбойник, но его губы были слаще всего, что она пробовала в жизни.
Наверно, про этот грех соблазна предостерегала ее наставница-монашка. Нужно быть стойкой и с честью перенести все невзгоды, а потом выйти замуж за герцога де Фонтени. И стать ему верной и преданной женой.
Оливия отставила в сторону пустую миску, завернула хлеб и сыр в фату, взяла флягу и в сопровождении Ройса спустилась вниз.
Он распахнул перед ней дверцу кареты, дождался, пока она залезет внутрь, и швырнул ей на колени одеяло.
– И без глупостей. Места тут глухие – на мили вокруг ни жилья, ни людей, только голодные звери. Сожрут и не посмотрят, что ты баронесса. А не сожрут, так я догоню, поймаю и накажу так, что небо с овчинку покажется. Ясно?
Оливия кивнула.
Дверь захлопнулась, отрезая от ранних вечерних сумерек.
Снаружи еще раздались голоса – возле кареты расположились часовые. Но Оливии было уже все равно. Она тихонько задвинула засовчик на дверце кареты, понимая, что выломать ее дело минутное, но так было спокойнее.
Со вздохом распустила корсет, стянула верхнее платье, грязное от лесной прогулки. Положила его на шелковый диванчик, а сама, оставшись в нижнем кружевном платье, закуталась в одеяло, которое хоть и пахло овчиной, но было удивительно теплым.
Засыпая, Оливия вспоминала не отчий дом, не отца и портрет матушки, а то, как колола щеки щетина Ройса, когда он с жадностью целовал ее губы.
Сны сегодняшней ночью обходили карету стороной и дали Оливии выспаться. Хотя проснулась она не сама – разбудили чужие стоны. Женские. Должно быть, кому-то приснился кошмар.
Оливия открыла глаза, выбралась из-под одеяла, растерла затекшие ноги и плечи – хотя небольшой рост и позволял ей спать на узком диванчике кареты, все-таки это ложе было слишком неудобным.
При рассеянном свете, который проникал сквозь стекла кареты и легкие занавески, ее брачное платье выглядело совсем худо, и надевать его не хотелось. Но ведь в сундуках, которые ехали на повозке, была замена. Если ей позволят взять хотя бы пару своих платьев…