На следующий день из окна донесся голос наставника Вана.
– Кто это написал? – спросил он ученика, на чьей бумаге я рисовала. Ученик настаивал на том, что иероглифы были его собственными, но наставник Ван назвал его лжецом.
– Ты горделив и эгоистичен, Цзя Чжэнь, – сказал наставник Ван. – И твой почерк всегда будет отражать это. А значит, я больше не могу называть тебя своим учеником.
Я продолжала подметать двор, забыв, как дышать.
Опальный ученик по имени Цзя Чжэнь потом нашел меня во дворе. Он был не первым, кого выгнали – наставник Ван не терпел тех, кто нарушал правила его школы, и в результате количество его учеников сократилось до шестерых. А без Цзя Чжэня их стало пятеро.
– Я знаю, это был ты, – сказал он, толкая меня на землю и пиная ногами. – Никто не придет тебя спасать. Никто не будет скучать по тебе, потому что у тебя никого нет.
Он не переставал пинаться. Я свернулась калачиком, не зная, от чего намокло лицо – от слез или от крови.
Такой наставник Ван и нашел меня позже, когда наступила ночь, а класс остался неубранным.
– Ты неплохо пишешь, – сказал он, помогая мне сесть, – но ты должен писать так, словно следуешь за своим сердцем. Наблюдай за стаей бакланов в небе, проследи глазами путь, который проходит падающий с дерева лист, вспомни линии, которые очерчивают распущенные женские волосы на ветру. Это и есть каллиграфия.
Я теперь не только подметала, когда приходила в класс по вечерам. Я еще и училась. После того, как дневные занятия заканчивались, наставник Ван оставался на учительском месте в передней части класса, и я слушала, завороженная стойким запахом туши и мокрой бумаги, моя рука следовала за его рукой, пока он водил пальцами по воздуху.
Я узнала, что сила каллиграфа начинается с момента, когда он берется за кисть, что все его выборы, вроде: насколько влажной будет тушь, или как сильно кисть надавит на бумагу, или как быстро повернется рука – наполняют линии душой их окончательной формы.
– Это называется стремление, – говорил наставник Ван. – Это называется идея.
Когда он читал свою лекцию, то смотрел не на меня, а на что-то надо мной, как если бы разговаривал с той версией меня, которой я однажды стану. Вокруг нас на ночном ветерке развевались свитки с иероглифами. Эти произведения он собирал на протяжении многих лет, они были написаны руками его учителей и более известных каллиграфов.