– Можно, – ответила Татьяна на традиционный вопрос, – но шесть бутылок.
– А если коньяк, то четыре, – дообъяснил милиционер, внимательно слушавший речь медсестры.
– Где же мы все это достанем? – поинтересовалась родственница.
– Можете оплатить деньгами, а я все достану сама.
– Сколько?
– Восемь тысяч. Но постельные принадлежности принесете сами.
Родственница печально вздохнула и полезла в сумку.
Момент окончания передачи денег совпал с окончанием операции.
Хирург выбросил в мусорную корзину перчатки, снял маску, которая оказалась не обычной марлевой повязкой, какую все знают, а такой, как у бандитов или спецназовцев, с круглыми дырками для глаз, только белой. И вытер пот.
– Доктор, как он? – запричитали сквозь слезы родственники.
– Жить будет! – театрально произнес врач.
Лыкин, тихо сидевший все это время и молча удивлявшийся спектаклю, последний раз удивился:
– Ну, блин! Люди в белых халатах с большой дороги. Скромные труженики бинта и скальпеля! Мне бы так, да еще на бюджете.
– Гражданин, ваши документы! – заткнул ему рот блюститель.
– Докумéнты, докýменты, пóртфель, лóжить. Пошел вон, говнюк сраный! – чувствуя моральное превосходство, заорал на него Лыкин и треснул стража законности по голове оказавшимся под рукой костылем.
Звонкий звук колокола с минуту после удара резонировал в воздухе операционной, постепенно затихая. Присутствующие замолкли, внимательно взирая то на милиционера, издавшего звук, то на Лыкина, извлекшего его же.
– Пора бы и перекусить, – попытался разрядить атмосферу врач, встряхнув бутыль с остатками спирта, но повторный звук вновь сгустил ситуацию.
– Это не я, – оправдываясь, проблеял Лыкин.
– Вижу, что не ты, – шепотом ответил хирург.
– И мы видим, – подтвердили остальные.
– А кто же? – испуганно спросил Лыкин.
– Это во мне, – трясущимися губами проблеял тезка императора. – Доктор, помогите!
– Бог поможет, – ехидно ответил за врача Лыкин, намекая на кару небесную, посланную проходимцу в форме через него. – За все злодеяния ответ будешь держать.
В подтверждение сказанному колокол внутри милиционера бухнул в третий раз.
– Пощади, Господи! – взмолился страж законности. – Боле не буду мздоимствовать. Мнить себя главным и вседозволенности допускать, – перейдя на псевдославянский, продолжал он речитативить, подражая не то дьякону, не то еще кому-то из церковных чинов.