Впрочем, у Беркута не было выхода.
Она стала тем самым, что вошло в его жизнь и сразу же сделалось обязательным.
Подарило какой-то новый уровень обладания счастьем.
Он обладал ей – и обладал счастьем.
Уйдя, ласточка заберет все дары с собой. И останется… А ничего почти и не останется.
Почему Беркут вдруг стал настолько беспомощно и отчаянно в ком-то нуждаться? Впервые со дня потери матери? Он не мог это объяснить.
Почему это мощное ощущение пришло так резко и неожиданно? Это тоже оставалось за гранью его понимания.
Почему женщина, которую он едва знал, вдруг стала центром его Вселенной? И это он тоже не мог объяснить.
Но и бороться с этим Беркут не хотел.
Потому что странная, почти необъяснимая связь с Алей внезапно сделала его мир настоящим. Ярким, сочным, живым. Иначе не скажешь.
Он словно впервые попробовал то же манго там, где оно растет и выспевает. Ощутил всю гармонию, всю красоту и всю палитру особенного вкуса. Смаковал на языке, глотал нежную мякоть… И как после этого есть фрукт, именуемый «манго» в магазинах России?
Нет. Возвращаться к суррогату Беркут оказался не в силах.
Широкий конус фонаря рассекал тьму, вытаскивая на свет жирных ночных мотыльков и оттеняя сонмы светлячков в небе.
Свежий ветер обдувал разгоряченное лицо Беркута.
Пахло грибами. Надо бы сходить, пособирать. Предложить Але. Почему-то Беркут знал – она не откажется. Захочет. С удовольствием.
Полосами тянуло спелой земляникой. И на ее сборы Беркут тоже хотел бы пригласить ласточку. А пока… Почему самому не собрать ей ягод?
Конечно, идея делать это с фонариком, присаживаясь в траву, чтобы выбирать крупные, круглые ягоды, была практически безумством. Но Беркут вдруг созрел для тех милых глупостей, которые совершают ради любви подростки.
Он азартно набирал ягодки в пакет, который нарыл в штанах. И когда тот наполнился, отправился в дом.
Теперь здесь горели только окна Беркута и охранника, что жил в отдельном крыле.
Беркут зашел на кухню, зажег приглушенный свет и пересыпал ягоды в пластиковую емкость, чтобы не помялись и не расквасились. Поставил свои сокровища в холодильник. А затем отправился к себе.
Неспешно окатился душем, одел пижаму и лег в постель.
Так Беркут пролежал несколько часов.
То поворачиваясь на бок, то опять устремляя в темный потолок невидящий взгляд.