Как там наш предобрейший Валериан Александрович поживает? Явно не хуже братьев, те вообще никак не поживают. Но морду графином разнесло так, что не только мне, и родному папаше мудрено было бы узнать. И если давеча в слабом свете свечей лицо показалось знакомым, то сейчас… маска, на которой кровь перемешалась с пудрой и румянами. Говорит еле слышно, слова скорее угадываются по движению губ, но допрашивающий Зубова Бенкендорф вполне разбирает, знай себе чиркает пёрышком по бумаге ровным изящным почерком, умудряясь не посадить ни единой кляксы.
Протягивает лист:
– Вечор о том и хотел доложить, государь! Кабы изволили выслушать…
Что там? По мере чтения холодеет спина, а в груди разгорается горячая, но спокойная ярость. Именно так, хотя и не знаю, как это сочетается между собой.
– Не врёт? Полковника допрашивал?
– Ещё сразу после ареста, государь, вот его листы. Потому и поспешил на… э-э-э… на выручку.
Хреново, всё настолько хреново, что хочется плюнуть на всё и отдаться на волю судьбы. Хотя… да, большевики не должны ждать милостей от природы!
– Поднимай полк, Александр Христофорович.
– Но ведь я…
– Про елдак помнишь? Справишься – быть тебе к утру полковником! Сомневающихся и колеблющихся вязать, сопротивляющихся – на штык, верным – следующее звание и монаршая милость. Выполнять!
– Извините, государь, а…
– Списки у тебя есть? О выполнении доложишь.
– Давай!
Верные гвардейцы, отрабатывая пожалованный офицерский чин, разбегаются и с размаху бьют в дверь массивным буфетом карельской берёзы. Грохот, звон стекла, щепки в разные стороны… Вообще-то тут не заперто, да и открывается в другую сторону, но очень уж хочется предстать перед блудным сыном в виде гневающегося Зевеса – в громе и молниях. Верещит затоптанный лакей, тонко визжит женщина… Странно, ни единого слова не произнесла, а немецкий акцент чувствуется.
Александр не спит и, как ни удивительно, одет. Впрочем, после побоища в моей спальне чуть ли не половина столицы должна проснуться. Стоит бледный, сжимая шпагу и с решимостью глядя на вскинувших ружья к плечу семёновцев. Я вхожу нарочито неторопливо, и он вздыхает с видимым облегчением:
– Так это не… Я арестован, Ваше Императорское Величество?
– Нет, блин, пришёл тебя в афедрон поцеловать! – Эта орясина вымахала выше головы на две, поэтому до морды достать и не пытаюсь, попросту бью ногой по обтянутым лосинами… Господи, аж у самого мороз по коже!