В этом была какая-то тайна, ведь рассудок, по мнению Бориса, его не покидал.
Тут он вспомнил свою жену: обрюзгшую, вечно ворчащую даму с неимоверным количеством складок на шее и боках, двойным подбородком и тусклым взглядом.
А ведь когда-то давно, она была совершенной противоположностью этому сегодняшнему куску мяса.
Тридцать лет совместной жизни пролетели как одно мгновение, но за эти годы они ничего не смогли дать друг другу: ни любви, ни привязанности, ни детей, ни материального благополучия.
Жена его раздражала, раздражала всем: манерой одеваться, разговаривать, раздражала хотя бы потому, что она просто есть.
Борис даже не удивился возникшей крамольной мысли о том, что если бы двадцать лет назад придушил ее, то уже отсидел бы, вышел на свободу и жил бы в свое удовольствие.
Обычно такие глубокие самокопания и размышления вгоняли его в депрессию, из которой не возможно было выйти неделями.
Надо было все-таки возвращаться домой.
Он тяжело вздохнул, развернулся, еще раз взглянул на витрину, и ему на какое-то мгновение показалось, что пластиковое существо окликнуло его, сказав: «Приходи завтра, я буду тебя ждать».
Мужчина машинально кивнул, мысленно ответив: «Я приду».
Тихо открыв дверь, Борис зашел в квартиру. Жена уже спала, на плите стоял холодный ужин.
Разогревать не было никакого желания, ткнул вилкой в котлету, зацепил, понюхал и отбросил в сторону, аппетит отсутствовал.
Затем, выпив стакан кефира, войдя в комнату и раздевшись, Борис Николаевич взглянул на тело жены, на свесившиеся на сторону былые упругие прелести. Он вдруг вспомнил стройные линии фигуры манекена, ее выпуклости, и у него вновь защемило где-то глубоко в груди.
Упав на супружеское ложе, Борис долго не мог заснуть, вновь и вновь предаваясь воспоминаниям, перелистывая уже пожелтевшие страницы своей жизни.
Постепенно мысли в голове стали путаться, образы расплываться, и он забылся тяжким сном.
Гусев не любил ночь. Последние годы к нему во сне приходили исключительно образы непонятных существ, которых описать утром он был не в состоянии. А после пробуждения оставалось лишь ощущение чего-то мерзкого и отвратительного.
Поэтому Борис тянул до последнего, до той минуты, пока все его существо не начинало требовать отдыха.
В эту ночь его посетил сон, который с некоторой натяжкой, можно было бы назвать эротическим.