– Г-жа Воронцова сейчас занята, у нее брифинг. Я передам, что вы звонили, – четко чеканенные слова, словно железные монетки, выскакивали изо рта секретарши.
И все. Ничего личного. И опять тишина. Тягучая, даже какая-то предупредительно-угнетающая. Аркадий Петрович неприятно передернул плечами.
Сидя в автобусе, он поймал себя на мысли, что не хочет ехать к матери. Вернее, не хочет ехать в ту квартиру, где все тот же диван, все та же мебель, лампы, кухонная посуда, что и много лет назад. Сколько он предлагал матери все это сменить, но она, держась за какие-то воспоминания, постоянно отнекивалась. Мать так и осталась жить одна. Аркадий даже не помнит, чтобы у нее были какие-то другие мужчины. Возможно были, но ни он, ни Мария ничего не знали об этом.
Чтобы не думать о плохом, он достал из глубокого кармана пальто согнутую тетрадь.
Тетрадь 1. (1982–1984).
15 Октября
Не хочу находиться дома. И даже не из-за психозов матери, а из-за себя самого, чтоб не наговорить ничего лишнего. Уже несколько раз наорал на мать, послал Машку. Как-то с чужими людьми я держусь (вернее, если потеряю самоконтроль, то стопудово получу «нанделей».) Да и на ком срываться?! Рубить сук, на котором хорошо сидишь?! Я же не полный маразматик. Да потом, в компании я забываю про этого урода и то, что он с нами сделал.
Завтра идем с “Гутой” в «Зеленку». Позвали Лекса, он отказался, сославшись на встречу. (Интересно с кем это? Скрытный он, никогда про себя ничего не рассказывает).
Надо начистить обувь до блеска и надеть что-то поприличнее, чтобы выглядеть безупречно и аккуратно. Посмотрю утром все ли пуговицы на месте и выглажена ли рубаха. А еще надо конфеты рассовать по карманам, девчонки жить не могут без сладкого.
Тетрадь 1. (1982–1984).
17 Октября
«Зеленка» – это общежитие швейной фабрики и ткацкой учаги при ней. Какой идиот решил выкрасить четырехэтажное здание прошлого века в зеленый цвет?! Грязно зеленые стены с облупившейся штукатуркой делали дом образца военного времени с обтянутой камуфляжной сеткой. Несмотря на многоэтажность, он выглядел жалкой лачугой, которую давно было пора отправить под снос.