Она прижалась головой к его груди.
– Я не сержусь. Но я хочу, чтобы ты не забывал, что всегда можешь рассчитывать на мою помощь.
Он погладил рукой её волосы.
– Хорошо, я буду помнить об этом.
* * *
Раннее утро дышало сыростью и прохладой. Ночью шёл сильный дождь. Об этом напоминали лужи и раскисшие колеи дороги, по которой понурая лошадь неторопливо тянула открытую повозку.
Томилин зябко огляделся по сторонам.
– Какая мерзкая погода, – проворчал он. – Сырость несносная.
Сидящий с ним рядом барон Панкратов резонно заметил:
– Слава Богу, дождь прекратился. Сие обстоятельство уже радует.
Он внимательно посмотрел на своего спутника.
– Не тужите, Пётр Викентьевич! Даст Бог – всё обойдётся.
Томилин с усмешкой покосился в его сторону.
– Что обойдётся, Алексей Модестович? И как обойдётся? Не утруждайте себя, друг мой. Я не нуждаюсь в утешениях.
Повозка свернула в лес и покатила между деревьями. Лапы елей то и дело касались рук и плеч седоков, гладили их щёки.
Возница обернулся и спросил:
– Не желаете сделать остановку, барин? Самое время помолиться. Негоже предстать перед Господом, молитву не сотворивши.
Томилин бросил на него хмурый взгляд.
– Что же ты, братец, хоронишь меня преждевременно?
– Так ить молитва – она завсегда всем полезна – и усопшим, и здравствующим. Да и Богу приятна. Глядишь, поможет он, защитит от пули. Так что, прикажете остановиться?
Пётр Викентьевич немного подумал, потом сказал:
– Нет, голубчик, не будем задерживаться. Поезжай без остановки. Не получится у меня нынче разговор с Богом. Душа не лежит к молитве.
– Ну, как знаете…
Возница опять повернулся вперёд и беззлобно хлестнул лошадь. Повозка побежала быстрее. Панкратов ещё раз взглянул на попутчика и мягко произнёс:
– Я полагаю, граф, что совет был разумным. Мужик правильно сказал: молитва поможет. Защитит ли от пули, не знаю, но душе равновесие вернёт.
Томилин не успел ответить. В голове вдруг послышался шум – непонятные, странные звуки, похожие на чей-то неразборчивый голос. Что ещё за бред? Он встряхнул головой, прогоняя наваждение. Но от резкого движения почувствовал острый приступ дурноты. Лицо исказила гримаса страдания. Панкратов истолковал это по-своему.
– Простите великодушно, Пётр Викентьевич! – сказал он. – Впредь не стану досаждать вам своими поучениями.
Томилин сделал рукой успокаивающий жест.