– Когда-то, Поля, давным-давно в Японии такие платья носили мико – храмовые девочки, шаманки. Они верили, что у всего есть душа – у леса, у камней, у земли. Они умели разговаривать с богами, императорами и духами природы.
Мама сунула в подушечку швейную булавку с розовым шариком на конце и присела, обхватив Полину за плечи. Взяла ее руку в свою и приложила к груди.
– Когда меня не станет, помни: я уйду не навсегда. Мы здесь для того, чтобы познать всю красоту, всю тонкость и разнообразие мира, – и у нас на это очень мало времени. В каждом листке, в каждом дереве, в каждой ниточке ткани теплится жизнь, в каждом звуке, даже самом странном, живет музыка. У всего есть причина, любовь рождает доброту, нелюбовь – холодность и отчужденность. К чему бы ты ни прикоснулась, помни об этом. Ты – мико. Познай этот мир до конца.
А потом было утро в день похорон. В одних трусах Полина долго стояла одна напротив зеркала в спальне, сжав косточки на замерзших локтях пальцами. В доме кто-то ходил, хлопали двери. Он сразу сделался каким-то ветреным и пустым, хотя на самом деле вокруг было множество людей, они бормотали, трогали мамины недошитые платья в большой комнате, но ритм их шагов сливался в равномерный жужжащий гул.
– Полина! – громкий окрик отца заставил ее вздрогнуть. Он уже тогда «набирался с утра», как говорила мама. Полине тоже нужно было собраться. На похороны. Она медленно, как под гипнозом, осмотрела небогатый набор вещей.
«Я не могу. Мама. Я не могу».
Взгляд скользнул к приоткрытому родительскому шкафу. Оттуда с рукава маминой ярко-голубой шелковой рубашки смотрела любопытная мордочка дракона. Ткань мерцала. Она успокаивала и наверняка пахла чем-то пряным и теплым, чем всегда пахла мама. Мама.
Отец распахнул дверь, готовый наорать на Полину за нерасторопность, – и изменился в лице.
Голубая рубашка с красно-золотыми драконами и иероглифами болталась на Полине как на вешалке. На Григория смотрело разукрашенное белым, розовым, черным и красным лицо гейши-ребенка – со светлыми косичками, тонкими алыми губами и малиновыми кукольными скулами. Тонкие руки безвольно лежали по швам. Полина исчезла. Осталось только это существо, способное выдержать взгляд в лицо смерти. Рядом валялась мамина косметичка.
– Это что еще такое! – взревел Григорий. Он до боли сжал ее плечи пьяными злыми пальцами. – Вырядилась как шлюха… – сквозь зубы прошипел он и, размахнувшись, ударил дочь по лицу.