Потерев лицо ладонями, Джулиани встал.
– Мы с Эмилио – старые знакомые, Фелькер. Он – хороший человек.
– Он прелюбодей, – спокойно и точно определил Фелькер. – Он убил ребенка. Ему надлежит жить в кандалах.
Фелькер смотрел на Джулиани, который обходил комнату, брал в руки разные предметы и ставил их на прежнее место, даже не посмотрев.
– В любом случае ему не хватает внутреннего благородства, чтобы уйти в отставку. Пусть уходит, пока не причинил Обществу большего вреда.
Остановившись, Джулиани посмотрел на Фелькера:
– Мы не намереваемся лишать его сана. Неправильный поступок, даже если он хочет его. И, что более важно, он не сработает. В глазах всего мира он остается одним из Наших, пусть сам он так не считает.
Подойдя к окнам, он посмотрел на собравшуюся внизу толпу репортеров, разного рода исследователей и любопытных.
– А если медиа продолжат заниматься праздными спекуляциями и безосновательными измышлениями, мы просто расскажем все как есть, – произнес Отец-генерал с той легкой иронией, которой как огня боялись поколения выпускников. После чего повернулся, с прохладой оценивая своего секретаря, все это время безрадостно просидевшего за столом. Голос Джулиани не переменился, однако Фелькер был ошеломлен произнесенными словами. – Отец Фелькер, не мне судить Эмилио, и тем более не прессе.
И уж точно не Иоганну Фелькеру, секретарю Общества.
Они завершили свое утреннее совещание парой деловых фраз, однако молодой человек понимал, что переступил границы собственной компетенции как в политическом, так и в духовном плане. Фелькер был квалифицированным и интеллигентным сотрудником, однако в отличие от большинства иезуитов придерживался норм полярного мышления: все было для него либо черным, либо белым, либо греховным, либо добродетельным: Мы против Них.
Тем не менее Джулиани полагал, что подобные люди могут быть полезны. Отец-генерал сидел за столом и вертел пальцами ручку. Репортеры считали, что мир имеет право знать все. Винченцо Джулиани не ощущал никакой необходимости потворствовать этой иллюзии. С другой стороны, надо было решить, что именно делать с этим Ракхатом. Кроме того, он понимал, что нужно каким-то образом привести Эмилио к какому угодно решению. Иезуиты не первый раз сталкивались с чуждой культурой, не в первый раз миссия заканчивалась неудачей, и Сандос не был первым опозорившим себя священником. Вся история, безусловно, достойна сожаления, однако искупление еще возможно.