Я с улыбкой посмотрел на домового, понимая, что этому маленькому засранцу до невозможности любопытно и не терпится хоть немного прикоснуться к неведомому, и потому он пытается взять меня на «слабо». Кого? Меня? Того, у кого вся задница в шрамах. Эх, ты, наивный деревенский домовой. Ответил бы я ему необидным отказом, но и мне тоже любопытно.
– Ладно, уговорил, речистый. – усмехнулся я. – С утра отправимся. Ты сам пойдёшь, или тебя донести?
– Попрошу без намёков, верзила. – нахмурился Отила. – Сперва сам сопли подбери. Встрену тебя на месте. Вот только попрошу Рамуркишурбарсурака за домом присмотреть.
– Кого?! – У меня от этого имени чуть мозги не закипели.
– Родича моего. Можешь называть его Рам. – пояснил Отила. – Он жил в соседнем доме, из развалин которого ты кирпичи таскал. Дом сгорел, и Рам временно бездомный. У меня пока живёт в твоём сарае.
– Как это живёт? Почему не знаю?
– Ха-ха-ха. – хохотнул Отила. – Много будешь знать, голова лопнет. Что ты знал обо мне, пока я не показался? То-то же. Рамуркишурбарсурак выходи, хватит прятаться.
Я почти не удивился, когда из щели между гардеробом и стеной выбрался ещё один домовой. Этот был на голову выше Отилы, и заметно уже в плечах.
– Здрассте, – вежливо поздоровался гость, – меня зовут…
– Я уже сказал, – перебил его Отила, – советую откликаться на имя Рам. Эти бестолковые люди не в состоянии правильно произносить наши имена. Тебе мы поручаем завтра присмотреть за домом. Чтобы тут ни-ни! Понял?
– Что ж не понять, – кивнул Рам. – Дело нехитрое.
– Хитрое, не хитрое, а присмотри, – строго указал Отила. – А теперь ступай, нам надо потолковать.
– То выходи, то ступай, – ворча, Рам скрылся за гардеробом. Отила проследил взглядом родича и продолжил:
– Что завтра будет не ведаю, но то, что печку ты так и не сложишь, это точно. Плохого не чую, но что-то тревожно. Так было, когда я бежал из горящей Москвы от бонапартовых головорезов. Ладно, рискнём, живы будем, не помрём. По-любому, почую худое, сразу предупрежу. – Он спрыгнул с кресла, посеменил к приоткрытой двери и исчез.
Всю ночь я прокручивал факты и домыслы во всех направлениях, и так докрутился, что в голове мути стало больше, а мысли – жиже. Под утро, кипя от раздражения, я начал серьёзно обдумывать, как бы побыстрее послать всё и всех ко всем едреням и уехать в измученную зноем, истекающую потом и пропитанную гарью Москву.