Грязное лицо после того, как съедите шаурму
Лаваш легко пропускает жидкость.
Эти хрустящие хлебные лепешки не созданы для бурного ручья чеснока, тхины, хумуса и острого соуса, льющихся из тяжелого свертка шаурмы, которую вы едва держите двумя руками.
Вы знаете это. Я тоже. И тот парень, который нарезает самую хрустящую курочку в районе. Все про это знают! И что же мы делаем? Вооружаемся рулонами вощеной бумаги, прочной алюминиевой фольги, тонкими бумажными пакетами, чтобы только на время справиться с… потопом.
Все начинается медленно.
Маленькая белая капля с едва заметным пятнышком оранжевого масла посередине капает на поднос. И, как только вы это замечаете… рядом появляется еще одна. Через секунду вы – профессор Малькольм из «Парка Юрского периода», следящий за стаканчиком воды на приборной панели. Кап, кап, а потом плюх, и поток уже не остановить. Бумажный пакет переполняется, и вы понимаете, что ваша шаурма тонет.
И что же вы делаете?
Молясь всем богам, вы отчаянно кусаете, кусаете и кусаете. Зажмурившись, вы атакуете свою шаурму подобно бешеной акуле. Впиваетесь в краснеющую маринованную капусту, пережевываете уксусный табуле, обжигаете язык горячей картошкой фри. Чесночный соус капает с подбородка, хумус оседает у вас на ресницах, два кубика томата закладывают нос, пока вы не откидываетесь на стул, жадно хватая воздух ртом.
Соусы льются у вас по рукам, стекают до локтей, но вы, несмотря ни на что, продолжаете, поворачиваете голову, пытаетесь отдышаться, словно ползете по-пластунски, пока – да, да, да! – наконец-то не добираетесь до самого конца блюда.
Поздравляю!
Вы съели шаурму до того, как мокрый ком из ее остатков упал на стол.
Теперь поднимите взгляд и медленно улыбнитесь мне, потому что я улыбаюсь вам. Давайте откинемся назад, поерзаем на скрипучем пластиковом кресле и посмеемся, потому что наши лица выглядят так, словно их окунули в торт и полили кровью сверху.
Давайте посмотрим в темноту за стеклом, за светом неоновой вывески, за пустой автозаправкой, дальше, где тянется пустой главный проспект этого тихого города, туда, где простирается темная гряда леса.