Толик по-прежнему весел и иногда богат. На него все еще сваливаются деньги. Его сценарии покупают, его внимательно слушают, а его советы воплощают (как ему кажется) менее удачливые друзья. Толик, не размышляя, дает в долг, помогает неудачникам, которыми считает всех, кроме себя, и тратит деньги на всякие глупые, но веселые вещи. У него много хороших, настоящих друзей.
Следующая ступень. Оказавшись впервые в трудной финансовой ситуации, Анатолий берется за клип. Потом за еще один. И вдруг осознает, что из-за этих халтурок «большое кино» от него все дальше. Мир вокруг начинает рушиться. Его призрачное Большое Кино, не выдержав измены, на грани полного и бесповоротного умирания. У жены порвалась шубка, она хочет дачу и ребенка, ее запросы растут, и он, со своей уверенностью в себе, не успевает за ними. Толик идет туда, где ему когда-то предлагали рекламки и сериалы, но там его помнят и отворачиваются. – Вы, Анатолий, белый лебедь, а тут грязная работа, она не для вас.
Толик ходит по студиям, продюсерам. Предлагает снять свой сценарий, ему все еще кивают иногда, но он понимает, что холеные женщины-продюсеры тоже понимают – этот Толик уже сделал свой выбор. Его все еще ставят в очередь, но в самый конец, за другими, совсем старыми Толиками. Обещают подумать, что на женском языке обозначает, что думать нужно было именно ему, а не им. И снимать ему так никто и не дает. А на его спине начинают проступать следы от многочисленных пинков.
Проходит несколько лет. Ни работы, ни денег, ни оптимизма у Толика уже нет. Шубка жены истлела, ребенок вечно голоден и в соплях. Жена продает на Авито туфли, купленные ею для красной Канской дорожки, чтобы купить ему сигарет – Он такой ранимый…. Толик все еще пытается делать «благополучный вид», но дается это все труднее. Его начинают спрашивать, «а чего же вы столько лет не снимали?». Толик пытается отвечать «так вы же и не давали», а ему в ответ «ну, так пошли бы пару тройку сериалов сняли, чего сидеть-то?».
Толику приходит на ум аналогия с арабским скакуном, про которого забыли и несколько лет держали запертым в стойле, а потом вспомнили и выпустили на беговую дорожку. И он не побежал, не смог. Мышцы атрофировались. Но это никого не волнует. – Так ты же скакун? Ну, беги!.. Толику нравится сравнивать себя со скакуном, потому что, даже внутри себя, осликом ему быть неприятно.