И – Антон.
Как в книжках пишут. Как живут взрослую жизнь.
Ой, нет. Нет, нет, нет. Кошмар.
Дурочка… Ду-роч-ка!
– Летчиком, – вдруг сказал Юрка.
– Что?
– Ты спрашивала серьезно, так вот – серьезно: я хочу стать летчиком.
И Маша разозлилась – жутко, до кипящих в горле слез. Разозлилась на себя, на поезд-нумерацию-с-хвоста-состава, на все случившееся и неслучившееся, на свою тогдашнюю глупость, на свои сегодняшние нескладные чувства. А больше всего – на него, на Юрку, такого наивного, смешливого и даже не подозревавшего, что все давно и бесповоротно кончилось. Она бросила резко, колюче:
– Не ври! Летчик – это тоже несерьезно.
И затормозила, взрывая пятками песок. Юрка тоже остановил свои качели.
– Да почему же? – удивился он.
– А потому! Не можешь ты, что ли, как все нормальные люди, сказать: «Хочу стать экономистом». Или врачом. Или менеджером в сфере IT.
Раскаленным, бурлящим словам становилось тесно в голове, в груди, во рту.
– Но я не хочу ни то, ни другое, ни третье. И врать тоже не хочу. – Юрка стал серьезен. – Да ты чего, Маш? Летчик – это же самая настоящая профессия…
– Ненастоящая! Это мечты! Это все равно что хотеть быть космонавтом.
– Но космонавты тоже бывают…
– Не бывают! Космонавты, летчики, поэты – это все одинаково несбыточное, глупое, детское! А мы уже не дети, понимаешь?
Но Юра не понимал.
– Маша…
Он потянулся к ней, но не достал. Далеко.
А она упрямо отстранилась и проронила последнее, глухое, жестокое:
– Хватит, Юра. Пора уже повзрослеть.
Нет Юра не понимал. И в эту минуту Маша почти – без маленькой капельки, без крошечного звонкого «люби», – почти его ненавидела.
Не сказав больше ни слова, она встала и пошла прочь. Жалобно скрипнули на прощание качели.
Был штиль. Солнце жгло затылок. Таял на лопатках растерянный Юркин взгляд.
Вот так это было тогда, в конце августа.
Вот так это было в последний раз.
Пункт первый: Вступление. Сентября не будет
Праздничная линейка в этом году ничем не отличалась ото всех предыдущих, разве что солнце, высушивая вчерашние лужи, палило не по-сентябрьски жарко, как будто отрабатывало июльские холода. На асфальте у школьного крыльца, криво расчерченном мелком на сектора, гудела пчелиным хором черно-бело-нарядная толпа: крутили во все стороны головами, бантами и букетами удивленно-восторженные первоклашки; уныло пеклись под зноем старшеклассники, уже познавшие горечь бытия; стихийно решал организационные вопросы на год вперед родительский комитет. Дети, шумные, смешливые и гундящие, выглядели так, будто их внезапно вытащили из лета – с уговорами и с угрозами, за руки и за ноги. Сгоревшие носы, разбитые коленки, обрывки захлебывающихся разговоров: «А я в июне ездил в…», «А я уже рассказывала, как…». Наверное, с каждым за эти три месяца случилась целая новая – маленькая и огромная! – жизнь.